— Он «синт», доктор Азмол! — усмехнулся посол, но женщина тут же вскинулась:

— По-в-в-вашему, «синт» не может быть ребенком?

— Хорошо, хорошо, доктор. Как скажете. Давайте-ка назначим испытание… скажем, на один из ближайших выходных?

— Юноша, — госпожа Азмол решительно повернулась к Элинору, — я д-должна вас п-предупредить… Как я вижу, до м-меня этого не с-сделали. Вы м-можете п-погибнуть в этом эксп-п-перименте. Отдаете ли в-вы с-себе в том отчет?

Элинор беспомощно взглянул на Антареса, на чужих людей. Выжидая, посол тонко и в то же время едко улыбался. Не зря ведь Сэндэл вчера вечером похвалила охранника, сказав, что любит смелых и отчаянных людей. Таких, кто бросается очертя голову в неизвестность. Даже не умея плавать. Кажется, малыш сейчас вспомнит ее слова. Любовь — это такая дрянь, находясь под воздействием которой пройдешь с завязанными глазами по ниточке над пропастью…

Не получив никакого ответа со стороны, Зил медленно кивнул. Доктор схватилась за сердце:

— И вы согласны с ус-словиями?

Он еще раз кивнул.

Ивен Азмол резко развернулась и ушла из кабинета.

— Молодец! — сказал Антарес уже в машине. — Я думаю, из тебя получится отличный телохранитель для моей жены!

Элинор взглянул на него исподлобья и не ответил.

— Смелый, отчаянный, отважный!..

Дипломат лил елей чуть ли не всю дорогу. Но с каждым его новым словом фаустянин становился все мрачнее.

Отвага отвагой, а жить хочется даже «синтам», посмеивался про себя Антарес.

Накануне «дня эксперимента» Зил не мог уснуть. Он почувствовал, что хозяин снизошел до того, чтобы отключить слежку и дать ему хотя бы на несколько часов расслабиться по-настоящему. В одной из недавно прочитанных исторических книг Элинор нашел описание того, как поступали с приговоренными к смертной казни на Земле. В последнюю ночь о них словно забывали. Стражники не являлись избивать заключенного, священник, исповедав смертника, торопился уйти, и человек оставался один на один с самим собой. Назавтра ему предложат последнее слово, какое-нибудь простенькое желание…

…Рано утром, еще до восхода Тау, фаустянин выбрался из дома и побрел к бассейну. Меньше всего он ожидал увидеть там Сэндэл, которая в задумчивости сидела на мраморном бортике и смотрела в воду.

— А, это ты… — она слегка покачала ногами, тревожа зеркальную поверхность водоема. — Садись…

Элинор присел рядом.

— Может, вы рано разбинтовали ногу? — спросил он.

— Эл, я уже устала просить тебя обращаться ко мне на «ты»… — безнадежно вздохнула Сэндэл.

— Я не могу.

Они помолчали.

— Тебе страшно, Эл?

Он не стал хитрить. Женщина участливо кивнула и снова отвернулась.

— Я думаю, все сложится хорошо, Эл. Я бы очень хотела, чтобы так и было.

— Госпожа Мерле… — надумав, заговорил юноша. — Скажите, пожалуйста, господин Антарес — мне ближний?

Сэндэл не сразу поняла, что он имеет в виду. И едва не сделала роковой шаг, подтвердив, что, мол, да — ближний, все люди — братья и сестры, совет да любовь и…

Лишь в последнюю секунду в мозгу что-то предупредительно звякнуло:

— Конечно, нет! С чего ты это взял?

Элинор внимательно посмотрел в ее глаза, сегодня — лазурно-голубые. Сэндэл осторожно подвинулась к нему.

— Почему ты спросил? — щекоча дыханием его губы, спросила она.

Зил прикрыл тяжелые, горящие от бессонницы веки, потянулся ей навстречу и почувствовал вкус ее мягких губ. Сэндэл повлекла его за собой, ложась на остывшие за ночь плиты. Аккуратно взяла руку юноши и прижала его ладонь к своей груди.

Он открыл глаза и отдернулся.

— Это правильно, так должно быть, — прошептала она, удерживая Элинора. — Поэтому ты вернешься оттуда, что бы ни случилось, слышишь? — снова поймала губами его губы, жарко и жадно впилась в них, будто в страхе отпустить, потерять этого человека.

Окружающий мир пропал для фаустянина, а потом куда-то в тартарары канули и страхи, и даже он сам. Элинор целовал Сэндэл неумело, но думая лишь о ней, растворяясь в ее вселенной, которую сейчас чувствовал так же, как прежде — себя. И где-то там, внизу, усилилось напряжение, невероятно приятное именно оттого, что сладость граничила с болью, готовой взорваться чем-то неизведанным. То самое напряжение, которое всю прошлую жизнь ему приходилось изгонять, угнетать, не замечать. Которого нужно было попросту избегать…

— Тише! — вдруг выдохнула Сэндэл, зажала ему рот ладонью, подскочила. — Кто-то идет!

Еще ничего не соображая, Элинор выпустил ее и, отклонившись, присел на пятки. Сэндэл поправила одежду, а затем, раздвинув кусты, выглянула на дорожку:

— Что тебе надо?

— Простите, госпожа Мерле, — послышался голос Мирабель, — это господин Антарес велел мне разыскать вас. Он хочет, чтобы вы пришли.

— Хорошо. Иди обратно.

Зил провел рукой по лицу. Господи Всевышний, он же только что едва не совершил тягчайший грех! Осквернить самое святое, самое божественное в этом мире — ее, потому как она принадлежит другому человеку. И вдобавок — этому человеку он, Зил Элинор, обязан подчиняться. Подчиняться и быть верным, честным — в соответствии со словом, которым он зарекся перед своим названным отцом, магистром Агриппой…