"Господин Полковник", – обратился он к Коменданту Обороны, – "я прислан командиром взвода доложить, что орудия поставлены на передки и взвод уходит обратно в Училище согласно полученному приказанию от Начальника Училища через приказание от Командира батареи".

Взрыв гранаты произвел бы меньше впечатления, чем сделанное заявление офицером взвода.

И сейчас же вслед за офицером явилось несколько юнкеров Константиновцев, в нерешительности остановившихся на пороге комнаты.

Комендаит Обороны и оставшиеся офицеры добровольцы вскочили со своих мест и в недоумении смотрели на докладывавшего офицера.

"Как это так?!" – вырвалось у Коменданта. – "Немедленно остановите взвод". – "Поздно!" – ответили юнкера. – "Взвод уже выезжает. Мы просили остаться, но командир взвода объявил, что он подчиняется только своему командиру батареи.

Вот мы и еще несколько юнкеров остались. Взвод уходить не хотел, но командир взвода настоял с револьвером в руках". – - "Да что вы с ума сошли?" – раскричался Комендант на офицера Константиновца,

– "ведь взвод, раз он здесь, подчинен только мне. Немедленно верните взвод!" – приказал он одному из офицеров. "А Вас я арестую", – обращаясь к офицеру артиллеристу, продолжал Комендант.

"Я не причем, господин Полковник, а остаться я не могу, мне приказано вернуться", – и быстро повернувшись, артиллерист выскочил из комнаты.

Несколько офицеров было с криком сорвались со своих мест, хватаясь за кобуры своих револьверов.

"Стойте! ни с места!" – снова прогремел Комендант.

"Пускай уходят. Им же будет хуже: они не дойдут до Училища. Их провоцировали, и они расплатятся за измену".

"А Вы", – обращаясь к юнкерам, продолжал Комендант, – "присоединяйтесь к Инженерной Школе. Спасибо Вам за верность долгу… и идите". – Юнкера еще помялись на месте, и затем, получив от меня указание куда пройти, вышли. Я боялся взглянуть на Коменданта обороны. Я боялся увидеть чувство горести на его лице.

"А может быть их задержать в воротах", – заметил кто-то из офицеров, нарушая наступившее молчание. "К сожалению некому этого сделать; едва ли успели занять баррикады", – ответил Комендант, вставая и направляясь к выходу. "Я иду к Временному Правительству в Белый Зал", обращаясь ко мне, сказал Комендант, приостанавливаясь в дверях с планом в руках. Но не успел он выйти из комнаты, как слегка отталкивая его от двери влетел в комнату офицер женщина. "Где Комендант Обороны? господа", – женским, настоящим женским голосом спросил офицер. "Это я", – ответил Комендант.

"Ударная рота женского баталиона смерти прибыла в Ваше распоряжение. Рота во дворе. Что прикажете делать?" – вытягиваясь и отдавая честь по военному, отрапортовал офицер женщина. "Спасибо. Рад. Займите 1-ый этаж вместе с инвалидами. Поручик, – отнесся Комендант ко мне, – пошлите юнкера связи с госпожей… с господином офнцером для указания места и сообщите об этом Капитану Галиевскому. Еще раз прошу принять выражение благодарности. Дела будет много. Не беспокойтесь, не забудем Вас", добавил Комендант, заметив выражение легкой неудовлетворенности, пробежавшей по личику офицера, и вышел.

Через несколько минут вслед за выходом Коменданта, комната опустела, а спустя еще немного времени начали постепенно прибывать юнкера для связи. Кончив возиться с полевой книжкой, я стал соображать о близости столовой. Наконец я, не выдержав сидения, отправился разыскивать столовую, захватив с собой одного из юнкеров. Это оказалось довольно сложным занятием. Но вот я и у цели, у двери комнаты, где сейчас насыщу свой пустой желудок. Толстый, бритый, важный лакей отворил дверь. Я шагнул на яркий ослепительный свет и остановился.

Клубы табачного дыма, запах винного перегара ударили в нос, запершило в горле, а от пьяного разгула каких-то офицеров, из которых некоторые почти сползали со стульев, у меня закружилась голова, затошнило. Я не выдержал картины, и несмотря на желание есть и пить, я выскочил из комнаты. "Пир во время чумы… Пир во время чумы… позор, это офицеры…" – и предо мною стала моя адъютантская комната в Школе и в ней Борис, говорящий мне: "Нет, ты дурак, да и законченный, к тому же Петроградского гарнизона не знаешь". "Да, да, ты прав, Борис, я дурак; ну а дураков учить надо. Вот сегодня и танцуешь, моралист паршивый – ругал я себя. – Э, брось, брат, не мудрствуй лукаво, не забывай, что имеешь дело с людьми, что это самый вульгарный тип животного мира…

– А пожалуй, это лучше, что я не остался в столовой, – возвращаясь в комендантскую, соображал я. – Наелся бы чего доброго, сам напился… ведь тебе стоит только начать пить и ты станешь ничуть не лучше других, а пожалуй, и похуже".

Нового ничего не было. Минуты томительного ожидания бежали тягуче медленно.

Но вот скрипнула дверь, и показалась фигура капитана Галиевского. Бледный от волнения, шатаясь от усталости, капитан направился ко мне.

– "Я не могу. Устал. Выбился из сил, убеждая казакюв. Они, узнав, что ушла артиллерия, устроили митинг и тоже решили уйти… Вот что, Александр Петрович, идите к своей роте и займите баррикады у ворот. Пехотные юнкера еще этого не сделали, а между тем восставшие приближаются. Получено известие от главного штаба. Потом убедите казаков оставить вам пулеметы, которые поставьте на баррикады. Среди юнкеров найдите пулеметчиков, хотя бы чужой школы. А я… я отдышусь и пойду к Александру Георгиевичу. Бедный, тяжело ему сегодня и еще хуже будет". – Но я уже не слушал капитана, и сорвавшись с места, бросился спасать положение. Своих юнкеров я нашел во дворе, на старом месте, куда они были выведены для предоставления места в первом этаже казакам, теперь уходящим, инвалидам георгиевцам и ударницам. Юнкера были расстроены, что я сразу уловил по отдельным замечаниям, которыми они перекидывалиоь.