Шрифт:
– Твердо установлено, что эти изменения наследственные. Мы высаживали культуры микробов, проращивали споры - сомнений нет.
– Целый лес ядовитый?
– спросил Калмыков.
Геннадий покашлял.
– Мы пока объяснить ничего не можем, но вот тут у товарища майора… своя теория…
– Поймите меня правильно, Юрий Алексеевич, - сказал майор.
– У меня образование и близко не стоит. Насчет мутаций - я смутно. Поэтому рассуждаю чисто логически. Все живое, чтобы существовать, должно как-то защищаться. Верно? Некоторые животные роют норы или маскируются…
– Мимикрия, - сказал Геннадий.
– Да. Цветы выбрасывают громадное количество пыльцы, прорастают из оторванных листьев…
– Какое это имеет отношение?
– нервничая, сказал Калмыков.
– Хорошо. А теперь представьте, что таким образом защищается не один какой-то организм, а вся природа. Вся целиком. Ведь у живой природы Земли есть только один враг - человек. Последние двести лет он теснит ее все больше и больше. Строятся новые города, заводы, сбрасываются стоки в озера, идут кислые, серные дожди, водохранилища заливают пойменные луга… Вы слышали, что некоторые птицы перестали возвращаться в места обитания? И некша уже не заходит в реки дли нереста. Мы сами, беспощадно и быстро наступая на природу, вынудили ее к ответным мерам. Жестоким, но необходимым, чтобы выжить. А как это произошло, виноваты хромосомные изменения или что другое - вопрос второстепенный.
Майор кончил и глубоко вздохнул. Чувствовалось, что он не привык говорить длинно.
Калмыков повернулся.
– И ты так думаешь?
– Вероятно, какое-то зерно здесь есть, - промямлил Геннадий.
– Конечно, товарищ майор упрощает…
– Это невозможно, - сказал Калмыков.
– Невозможно, чтобы проявилось такое количество однонаправленных мутаций.
– Понимаешь, Юра, мы отловили насекомых, дрозда, удалось поймать даже белку. Для них лес безвреден. Яд действует строго избирательно - только на человека.
Калмыков дернул головой.
– Но в таком случае… Рощу нужно полностью уничтожить! Немедленно! Пыльца разносится ветром, насекомые перелетают, белки перетаскивают грибы.
– Он замолчал.
– Ну что вы на меня так смотрите?
– Видите ли,- Юрий Алексеевич, - мягко сказал майор.
– Наш очаг мы в определенной мере локализовали. Сейчас отравлений нет…
– Дальше! Чтобы дальше не пошло!
– возбужденно сказал Калмыков.
Майор достал из кожаной зеленой папки несколько страничек, густо заполненных машинописью.
– Вот послушайте. Показания рабочего завода, металлоконструкций - это в области: “Ежедневно, в том числе весь последний месяц, возвращаясь домой, прохожу через рощу, указанных симптомов никогда не наблюдал…” Показания воспитательницы городского пионерского лагеря: “Водила две группы в лес, слушали птичьи голоса, запоминали названия трав, все дети здоровы…” - Он поднял от текста воспаленные глаза.
– У меня десятки подобных фактов. Лес не нападает, он защищается, если ему причиняют вред: сломают ветку, сорвут гриб, разведут костер. А так - пожалуйста, гуляй, совершенно безопасно.
– Позавчера в соседних районах отравилось несколько человек, - нейтрально сообщил Геннадий.
– Признаки те же.
– Вот видите, - неуверенно сказал Калмыков.
– А в Любожской области сразу восемь случаев.
– Как?
– Учти, Юра, Любожская область - за триста двадцать километров отсюда, две крупных реки.
Калмыков взял стакан, отпил несколько глотков и, забыв поставить, спросил растерянно: - Что же происходит?
– Леса надо вокруг вырубать, - одними губами, побледнев, проговорил Геннадий.
Майор захлопнул папку и встал.
– Нет, - сказал он.
– Природа воспользовалась своим правом на самооборону. Наказывает хулиганов. Она обучает людей уважать ее. Вот и все.
Людмила КОЗИНЕЦ Я ИДУ!
Я - вакеро [Вакеро - сленговое название людей, занимающихся грабежом захоронений.]. Понимаю, рекомендация сомнительная, но что же делать, другой нет. И дед мой, и отец были вакеро.
Но дали бы в морду любому, кто посмел бы назвать их так.
А мне все равно. Пусть вакеро. И никем иным я быть не могу. Не по мне это - солидный офис, баранка грузбвика, сияющие стеллажи маркета. Изо дня в день одно и то же: жалкие монетки в кармане, змеиные глаза босса, телефоны, бумаги, клиенты… И лихорадочная, палящая жажда, разогретая кинофильмами и лаковыми блестящими обложками журналов. Там недоступные женщины в мехах и бриллиантах, столетние вина, автомобили, лошади, яхты, виллы… Но больше всего я ненавижу сухие, презрительно сжатые рты швейцаров в тех ресторанах, куда меня не пускают. Ладно! У меня и сейчас нет лошадей и яхты. И не про меня пока что клубные кабаки. Но у меня есть то, что им всем только снится, - свобода. Я сам себе шеф, босс, бог. Пусть я знаю, какого цвета пасть смерти - будет еще мое время. И пусть я подыхаю от жажды в буше, от голода в пампе, от страха в сельве. Никто этого не видит и не знает. Но с каким скандалом меня брал Интерпол в Париже - это же приятно вспомнить…