Следствие шло помимо него, ни шатко ни валко, вторую неделю. Истребители, поднятые в Салехарде и Воркуте, а также на всякий случай в Тобольске – туда самолет попадал курсом 110, – вернулись ни с чем. Анализ данных станций слежения подтвердил, что самолет перед исчезновением действительно шел на восток, а не на север. На "точках", где слышали Вяткина, магнитофонов не было, сообщение не зафиксировали, выжать дополнительную информацию было не из чего, а сам Вяткин исчез.

Основным свидетелем по делу оказался мужичок – таежный охотник, которого следователь в сердцах обозвал "чукчей" (на самом деле он был манси – здесь же Урал, а не Чукотка). Мужичок рассказывал, что видел в небе самолет, который потом превратился в "круглую молнию" и исчез. Рассказ доверия не внушал, тем более, что охотник был почти всегда наполовину пьян – за исключением тех случаев, когда бывал пьян совершенно.

Кто-то из специалистов КБ предположил, что при включении установки профессора самолет просто взорвался. Район предполагаемого взрыва тщательно обыскали с воздуха, но это было уже после метели, которая началась на следующий день после исчезновения самолета и продолжалась около двух суток – понятно, что смогли найти. Было решено ближе к весне организовать наземный поиск.

Весь состав КБ, кроме особого отдела, в ночь на 18 января арестовали. Всем предъявили обвинение в заговоре с целью передачи самолета Соединенным Штатам Америки. Работников особого отдела брали потом поодиночке в течение недели. К 26 января на свободе оставались только Савушкин и Скворцов.

Наша агентура в США активизировалась, искали подходы к авиабазам, просеивали сообщения прессы – безрезультатно. Или беглецы не долетели, или американцы сумели наглухо засекретить операцию, в чем разведка сильно сомневалась.

А неделей позже Скворцову пришла в голову простая мысль, которую он излагал сейчас на бумаге. Мысль эта заключалась в том, что разговор про Америку и последующий поворот на восток – все это прикрытие, дымовая завеса. Когда самолет уже не фиксировался радарами, они повернули на запад. Горючего, залитого в баки в Новокаменске, им вполне хватало до Норвегии, а вот до Америки – никак.

Значит, надо искать в Норвегии, Швеции, может быть, в Финляндии.

Изложив свои соображения, Скворцов взял другой листок, написал еще одну короткую записку, затем достал из сейфа табельный ТТ. Дослав патрон в патронник, он приставил пистолет к виску, плавно нажал спусковой крючок, выбрал слабину, отпустил, снова нажал так же и снова отпустил. Потом сделал глубокий вдох, выдох, снова выбрал слабину и, уже не останавливаясь, потянул спусковой крючок дальше.

В этот момент ему пришло в голову, что все это – дешевый балаган в гусарском духе. Ну, посадят, ну, отсидишь, подумал он. Пока сознание взвешивало "за" и "против", подсознание уже скомандовало правой руке "Отставить". Мышцы ослабли, локоть пошел вниз, ствол пистолета повернулся вверх.

Мышцы указательного пальца правой руки находились от головного мозга дальше всех, и команда по нервным волокнам до них дойти не успела. Они продолжали нажимать на спусковой крючок, и когда дуло пистолета смотрело уже почти точно вверх, грянул выстрел.

Пуля ударила по черепу майора под острым углом и рикошетом ушла в потолок. От удара Скворцов потерял сознание. Падая со стула, он напоролся левым виском на угол открытой дверцы сейфа и умер на месте.

Младшего лейтенанта Савушкина арестовали на следующий день.

В августе в Москве прошло совещание, на котором решилась судьба проекта. К тому времени было известно совершенно точно, что ни в Америке, ни в Западной Европе самолет не появился. Учитывая, что единственный пригодный для испытаний экземпляр пропал, что весь состав КБ находится под следствием и новый самолет построить проблематично, а группа Сергея Павловича Королева уже работает, было решено отказаться от крылатых ракет, запускаемых с самолетов, и сосредоточить усилия на баллистических.

– Включаю, – сказал профессор. Володя попытался мысленно перекреститься, хотя и не верил ни в каких богов, но не успел. Профессор протянул руку к пульту, тьма упала на стекла кабины, и эта тьма была не такая, как ночная, которая имеет глубину, а в глубине видны звезды. Эта тьма расползалась тонкой пленкой по стеклу, давила на него и пыталась влезть внутрь. Маркову казалось, что он видит, как гнутся стекла.

– Алексей Иванович, а где мы сейчас находимся? – спросил пилот.

– Для нас с вами – мы здесь, в кабине самолета. Для остального мира мы нигде. Нас просто нет.

Марков включил в кабине свет. Смотреть на ползущую по стеклам тьму было не страшно, и не противно, и даже не неприятно, а просто не хотелось до жути, как не хотелось думать о том, что находится за этой тонкой пленкой. Марков сосредоточился на приборах, но здесь тоже не было ничего интересного. Стрелки застыли в тех же положениях, в каких они были в момент включения машины времени, жили только приборы, показывающие состояние внутренней электросети, и указатель топлива. Да еще стрелка компаса быстро вертелась, как будто самолет все время поворачивался вокруг вертикальной оси.