– Да-а, интересные дела, – сказал Марков. Вытащив из кармана пачку "Беломора", он повертел ее в руках и сунул обратно. – Алексей Иванович, а что, полет с этой штукой и в самом деле может быть опасным?

– Я думаю, не опаснее, чем ждать здесь, пока за нами придут.

Утром 13 января 1950 года майор Скворцов сидел за столом у себя в кабинете, смотрел на лежащую перед ним бумагу и до жути, до зубной боли не хотел оставлять на ней свою подпись.

Обычное полетное задание: взлет, полет на северо-запад к Качканару, Нижний Тагил остается слева, над Качканаром поворот направо, на северо-восток к Ивделю, перед Ивделем чуть влево, далее на север до железной дороги Воркута-Лабытнанги. Вдоль железной дороги на восток, связаться с Салехардом, навстречу поднимается "Ту-2", оборудованный радиолокатором и киносъемочной аппаратурой. Экипажи устанавливают зрительную и радиосвязь, поворачивают на юг и вместе идут назад практически по тому же маршруту. Ничего особенного, кроме того, что после поворота на юг профессор включает свою установку, и "Ем-12" становится невидимым для радиолокатора "Ту-2" и для станций слежения на земле; а для кинокамеры останется видимым – так, по крайней мере, уверял профессор. На подходе к Нижнему Тагилу установка выключается, самолет снова виден на экранах, а с "Ту-2" снимают на кинопленку решающие моменты. Вот так. А то, что экипаж сокращен до минимума, – так ведь на таком коротком маршруте второй пилот не нужен, стрелкам делать вообще нечего (в пулеметах и патронов-то нет), да и бортмеханику, честно говоря, тоже нечего делать. Все подписи собраны, остается его, Скворцова, и утверждающая подпись Главного конструктора; и экипаж, который уже ждет, пойдет через поле к самолету, готовому к вылету.

И все же был в этом какой-то подвох. Скворцов нутром его чувствовал, но не мог сказать, что это за подвох, и не мог отказаться подписывать, ссылаясь на нутро.

Щелкнув клавишей селектора, он сказал в микрофон:

– Вяткина ко мне!

Когда наконец появился Вяткин, в меховой куртке, в унтах, с парашютом, Скворцову казалось, что прошло уже минут десять, но, глянув на часы, он увидел, что доходит вторая минута.

– Слушай сюда внимательно. Я жду какой-нибудь гадости от Завадского. Не знаю, какой, но опасаюсь. Поэтому смотри в оба. – Скворцов выдвинул ящик стола и достал оттуда небольшую металлическую коробочку. – Это радиостанция. Последняя американская разработка, на каких-то там транзисторах, но прогрева не требует, включишь и сразу работаешь. Тумблер – включение, эта кнопка – прием-передача, антенна выдвигается вот тут. Настройка не нужна, частота одна. Радиус действия в воздухе километров семьдесят, на земле – от силы тридцать, но наши точки будут по всей трассе. Твою частоту будут постоянно слушать. Если что – сразу вызывай. Твой позывной – Кондор, отвечать тебе будет Архар. Архар-1, Архар-2 и так далее. При малейшем отклонении от нормального хода полета, при любом подозрении – вызывай. И если по обстановке, независимо от чего угодно, посчитаешь, что надо прыгать – прыгай. Маркова можешь не ставить в известность. Все. Повтори.

Вяткин повторил без запинки. Скворцов помолчал, потом сказал:

– Смотри в оба. Можешь идти. Стой! – Он с отвращением подписал полетное задание, протянул Вяткину. – Отдай там.

Вяткин вышел. Скворцов закурил, подошел к окну и посмотрел на часы. Он знал, через какое время экипаж выйдет и появится на поле, где его будет видно из окна, и они появились вовремя. Они шли через поле к самолету, освещенные январским солнцем: Марков, Вяткин справа от него, еще правее профессор, и даже отсюда было видно, что, несмотря на парашют и летную амуницию, это абсолютно штатский человек. Мелькнула пистолетная кобура на боку у Вяткина, порадовала глаз Скворцова.

– Ладно, голуби, вернетесь – никуда не денетесь, – вполголоса сказал майор, этой фразой почти успокоил себя и отошел от окна. Что бы ни придумал этот профессор, Кондор проследит.

И ни Скворцов, ни Вяткин не знали, что большая птица с красивым названием "кондор" – это, в сущности, южноамериканский гриф, и питается он падалью.

Они шли через поле к самолету, освещенные ярким январским солнцем, в ногу и почти что шеренгой; не нарочно, конечно, а само собой так получалось, только профессор отстал на полшага. У самого самолета строй сбился, Марков первым полез в кабину по алюминиевой лесенке, Вяткин и Завадский стояли и смотрели снизу, потом полез профессор, а бортмеханик последним.

Подключив разъемы шлемофонов к переговорному устройству, они начали обычную проверку, подготовку к полету и запуск двигателей. Через пятнадцать минут все шесть винтов вращались, все шесть двигателей были прогреты, и Завадский запросил разрешения на вылет.

– Вылет разрешен, – Вяткин услышал в наушниках шлемофона, как Завадский сказал это Маркову. Переговорное устройство работало таким образом, что сказанное каждым слышал весь экипаж, но когда тот, кто вел переговоры по радио, переключался на радиостанцию, его не было слышно другим – непростительное упущение разработчиков аппаратуры. Знай о нем майор Скворцов, он потребовал бы переделать; но майор не знал, Вяткин ему не докладывал, потому что привык к такому положению вещей, а Савушкин, будучи штурманом, постоянно сам вел переговоры с землей и об этой мелочи вообще не задумывался.

Когда самолет оторвался от полосы и начал набирать высоту, Вяткина, как обычно, потянуло в сон. Он бы и поспал, если бы не приказ Скворцова глядеть в оба. Он не ждал, в отличие от майора, никакого подвоха от безобидного старикана-профессора, но приказ есть приказ. Вяткин прошел войну в контрразведке СМЕРШ и привык относиться к таким вещам серьезно.

Он попытался занять себя чем-то. Смотреть в иллюминатор было бесполезно. Место бортмеханика располагалось справа от прохода из пилотской кабины к бомбовому отсеку, в закутке, маленький иллюминатор находился от него достаточно далеко, и четвертый мотор заполнял его почти целиком, да еще виднелся небольшой кусок земли, если придвинуться к самому стеклу. Через проход, с левой стороны, откидывалось кресло для члена экипажа, которому в верхах ВВС еще не придумали названия, и никто еще не был назначен на это место. Летный состав называл его "атомщиком", потому что в его обязанности должно было входить обеспечение готовности ядерного оружия, для несения которого, собственно, и предназначался "Ем-12". Дальше люк, через который они влезали в самолет, в люке также небольшое окошко, в котором бортмеханик видел только что-то белое, а земля это или облака – кто их разберет?

Вяткин пытался прислушиваться к переговорам пилота и штурмана, но они обменивались короткими фразами через две-три минуты, если не реже, и все по делу, и ничто не подтверждало опасений майора. В конце концов Вяткин впал в промежуточное состояние между сном и бодрствованием, когда человек спит и ему что-то снится, и в то же время он понимает, что это снится, и звуки реального мира тоже доходят до сознания, хотя не обязательно правильно воспринимаются. Моторы гудели ровно, но их гул, ослабленный шлемофоном, доносился как бы издалека, и так же издалека доносились переговоры пилота и профессора. Вяткин клевал носом и пропустил момент, когда звук двигателей начал меняться (что особенно непростительно для бортмеханика).