Сдерживая дрожь в руках, я покрепче прижал каталог к груди и вошел в незапертую дверь.

Моим глазам представилось самое запоминающееся собрание из виденных до сих пор: длинный стол, уставленный прохладительными напитками, кресла, штук двенадцать, стулья по всему периметру комнаты, на которых сидели телоъхранители приехавших господ. И деревянная трибуна для выступающих, такая, какие ставились в залах обкомов и райкомов СССР – тяжелая, внушительная, толстая.

Сами приехавшие сюда господа расселись на предложенных креслах.

Их было всего шестеро: знакомый мне Власов, трое незнакомых, гораздо более молодых людей, Куравлев, так же известный меня по фотографиям, которые я не раз видел в газете «Охрана». Возглавлял собравшихся человек, лицо которого я знал точно так же, как и лицо Власова, из файла Приятеля. Отдельного файла – Роман Викторович Гаврилов, один из столпов московской организованной преступности, который один стоил всех остальных.

Похоже, все эти люди собрались здесь на весьма важную беседу. Перед каждым из них лежал раскрытый экземпляр раритетного издания Каталога Всероссийской Выставки Русской Иконы.

И сейчас все они, чего-то ожидая, как один смотрели на меня.

Сознавая, что, возможно, это последняя комната в моей жизни, я разлепил пересохшие губы и громко сказал, – Добрый вечер!

– Садитесь, – пригласил Гаврилов, показывая мне незанятое кресло.

Я быстро прошел туда, сел и развернулся лицом к двери, ожидая скорой опасности.

Так и есть: за дверьми раздался нарастающий шум; кто-то воскликнул, – Там он, там! – затем раздалось, – Стоять! – и в ответ ему, – Уберите руки, подонок!

Сидящие в комнате стремительно повернулись в сторону двери, телохранители привычно потянули руки к поясам; я заметил, как Власов показательно вынул небольшой черный пистолет и положил его перед собой, Гаврилов сделал то же самое. Вслед за ними жест повторили все остальные, сидящие за столом, и когда пистолет на стол положил Куравлев, дверь распахнулась, поддавшись напору извне.

– Пошел вон! – крикнул входящий в прямо багровое лицо охранника, и, сбросив со своего плеча тяжелую руку, сделал шаг вперед.

Теперь я увидел то, что хотел, и сразу же узнал этого человека, хотя ни разу в жизни не видел его до этого момента: это был невысокий полный мужчина лет пятидесяти, с залысиной, обрамленной темными волосами, небольшими прищуренными карими глазами, которые сейчас источали злость и негодование; в руках он держал еще один экземпляр каталога выставки.

– Петров? – удивленно воззрился на него Куравлев, приподнимаясь со своего места;

– Уберите своих пидарасов! – прошипел Самсонов;

– Это он! – неуверенно, но громко вклинился охранник, указывая на меня, – Это он про Горелову сказать пришел!..

– СЯДЬТЕ ВСЕ. – сказал Гаврилов в наступившей тишине, и я сразу же понял, кто здесь хозяин.

– А ты выди вон! – приказал он охраннику, – У двери стой, пока не позову!

Мужчина поспешно ретировался.

– Садись, Петров, – приказал московский, возвышаясь над остальными, словно стереоколонка над минитоверами.

Все расселись по своим местам, наступила тишина и порядок.

Гаврилов повернулся к сидящим по периметру телохранителям и коротко приказал, – В коридор.

Они переглядывались и колебались лишь несколько секунд: ствол пистолета поднялся, направляемый в грудь одного из них.

Власов кивнул своим, и они покинули помещение. Остальные проследовали за ушедшими. Нас осталось восемь человек. Мы с Самсоновым сидели друг напротив друга, и я заметил, что Виталий Иванович смотрит на меня с искрой недоумения в глазах, даже с некоторой опаской.

– Короче, – начал до сих пор стоящий Гаврилов, – Мы здесь собрались, все знают, зачем. Не буду церемониться, и сразу скажу дело. Нас должно было быть на два человека меньше. Даже на три, потому что Горелов не входил в число приглашенных, он был хозяином. Но вас пришло семеро вместо четверых. Значит, трое лишних. И сечас мы выясним, кто эти трое.

Вот теперь в моем мозгу забрезжил свет понимания: я, кажется, догадывался, ЧТО тут происходило на самом деле! И поэтому, когда взгляд обводящего каждого из сидящих по очереди Гаврилова уперся в меня, я окончательно решился, на всякий случай простился с жизнью и поднял голову и сказал, – Я сразу же могу сказать, что я лишний, и многое объяснить.

– Говори, – сказал Роман Викторович, садясь и холодно на меня глядя. Дуло его пистолета смотрело мне в грудь. Кстати, и все остальные дула – тоже.