— В большие кинотеатры не ходи, — советовал друг. — Там билеты дорогие. А качели — это вообще роскошь. В парке и так можно хорошо время провести. Сели культурно на скамеечку, поговорили, чем плохо? Ладно, топай давай, донжуан несчастный. Эй, погоди! Это… симпатичная хоть?

— У-у, еще какая симпатичная! Даже, можно сказать, красивая. Да куда же я тороплюсь-то? Ведь у меня еще время есть! Давай побродим вместе. А то мы, как сюда приехали, еще ни разу просто так с тобой не бродили, все бегали: то работу, то ночлег искали, то ящики грузили…

Тарабукин благосклонно покивал, и они отправились бродить по городу. Растроганный Васькиной щедростью, Славка рассказал ему всю историю с Мариамкой, и друг отнесся к этому делу вполне сочувственно. О, Васька понимал Славку! И ничуть не жалел какого-то ничтожного рубля, взятого из общей кассы. Какой может быть рубль, когда любовь сладко мнет сердце!

Расставшись со Славкой, Васька пошел к заброшенному прокатному пункту на берегу моря — своему ненадежному, хоть и бесплатному, обиталищу. Дядя Шалико уже переоделся: брюки со стрелочками висели на протянутой в сарае веревке, рубашка — на палочке с петелькой из шнурка — вроде плечиков. А он был в синем тренировочном костюме. Сидел и ел батон, запивая обыкновенной пресной водой из бутылки. Происходило это пиршество перед сараем, на старом деревянном ящике. Увидав сожителя, грузин царственно вскинул вверх руку, приветствуя его, и спросил:

— Кушать хочешь?

Тарабукин отказался: прежде чем расстаться, они со Славкой зашли в столовую, похлебали щец. Дядя Шалико продолжал свою трапезу и при этом разговаривал так:

— Сегодня я обошел вокруг одного павильона, нашел две пустые бутылки и сдал их. О, позор тебе, Шалва Кикнадзе! Где твоя гордость!..

Он поднял налившиеся слезами глаза к небу и застонал.

«Вот так номер!» — подумал Васька и сказал, трудно преодолевая недоверие к этому человеку:

— А я видел сегодня, как вы на машине раскатывали, на черной «Волге». Словно министр.

— А! — успокаиваясь, махнул рукой грузин. — Это мы ездили осматривать один объект.

— Какой объект? — осторожно спросил Тарабукин.

— Один незаконченный объект! — снова отмахнулся сожитель. — Это тебе неинтересно.

«Зато тебе, видать, шибко интересно осматривать какие-то объекты! — Ваське вспомнились Славкины подозрения, кажется, не лишенные основания. — На черных „Волгах“! Так я и поверил, что ты бутылки сдаешь. Забивай, забивай баки! Нашел дурака!»

Грузин доел батон, аккуратно вытер рот чистейшим платочком, сыто рыгнул, немедленно учтиво извинившись, и предложил:

— Не составите ли мне компанию, Василий? Предлагаю вам интереснейшее занятие.

— Смотря какое.

— Давайте ловить крабов! Вы увидите, сколь хитроумны эти существа! Встречаются удивительные особи.

Васька вспомнил дикий Славкин утренний визг, трепыхающееся в длинных пальцах грузина существо с длинными лапками и плоским, словно оладья, телом — и содрогнулся от отвращения.

— Боитесь, юноша? — в голосе, дяди Шалико послышалось легкое презрение к слабому человеку. — Они абсолютно безвредны. Разве что щипнут за палец. Но это не больно, может только испугать.

— Стану я еще бояться! — вспылил вдруг Васька. — Всякой-то мрази. И не думайте, пожалуйста, что вы один такой храбрый!

— Э! Молодец! Тариэл!

Под крабов дядя Шалико решил приспособить извлеченный из бездонного портфеля пластмассовый бочоночек. Когда Васька отвинтил крышку, оттуда шибануло крепким, хоть и застарелым, спиртовым запахом. Запах этот уловил и чуткий нос грузина: сразу поскучнел гордый профиль, отвисла нижняя губа, и только горестный вздох вырвался из сладостно чмокнувшего рта:

— О!..

И они пошли вдоль по берегу переворачивать камни и ловить сидящих в ямках под ними проворных крабов. Сначала Васька боялся и вздрагивал, когда они боком-боком, стремглав проскакивали мимо его ног и скрывались в глубине. Однако скоро понял, что бояться их совсем не надо, а потом и охотничий азарт охватил его: он бежал от камня к камню, ворочал их, шарил под ними руками и покрикивал на ужасно медлительного, по его суждению, дядю Шалико. Тот виновато выкатывал белки и безропотно подчинялся. Но время от времени, встрепенувшись, снова обретал гордую осанку. Тогда он говорил, становясь в позу:

— Немедленно прекратите! Ты сам жалкий человек. Э! Просто глупый. Зачем кричишь на Шалву Кикнадзе? Разве он тебя обижает?

Крабов побольше — тех, что не пролезали в горловину, — они отпускали сразу. А маленьких поймали двенадцать штук. Изловив краба и опустив его в бочоночек, дядя Шалико закрывал горловину маленьким стеклышком, подобранным на берегу, и наблюдал, как краб сначала скачет, будто ошпаренный, по стенкам, а затем валится на дно, в компанию остальных. Тогда он отрывал взгляд от бочонка, прятал стекло в карман и удовлетворенно говорил: