Расплата и искупление

В послереволюционное время сильно поредевшая интеллигенция больше не делилась на передовую и не очень, она делилась теперь совсем иначе. Имелась немногочисленная группа партийной интеллигенции, пришедшей из революционного движения, более или менее благополучная — по советским меркам, конечно. Была относительно большая группа «спецов» — от академиков до военных специалистов. От них не требовали вступать в ВКП(б), да они и не рвались, зато жили всем на зависть, не вся партийная номенклатура в 20-е — начале 30-х решалась открыто поднимать свою жизненную планку до уровня «спецов». Если бы не они, никакая военная промышленность в СССР — да и всякая другая — была бы невозможна.

Остальные интеллигенты влачили столь же жалкое существование, как и вся страна. Впрочем, нет, более жалкое — нередко они, особенно дворяне по происхождению, были «лишенцами», «пораженцами», их детей не принимали в вузы по классовому признаку, их выселяли из больших городов (в 1933 и в 1935 годах из Ленинграда было в два приема выселено более полумиллиона человек, в основном «малоценной», с точки зрения большевиков, интеллигенции).

Заселивший коммуналки простой народ интеллигенцию не любил, видя в ней недобитых господ. Люди же, тайно скорбевшие о погибшей России, считали интеллигенцию виновницей этого несчастья и старались ее лягнуть при каждом удобном случае. Отсюда, в частности, образ Васисуалия Лоханкина. Посеченный «хамами», пародийный Васисуалий впадает в пародийное народолюбие: «А может, так надо? Может быть, в этом великая сермяжная правда?»

Тем временем подрастала новая интеллигенция, хотя и советского разлива, но обученная еще той, дореволюционной. Сейчас принято говорить о страшном снижении уровня высшего образования в межвоенные годы из-за прилива в вузы рабфаковцев и деревенской молодежи. Снижение, бесспорно, было, но далеко не такое, как обычно утверждают. Научная и образовательная преемственность оказалась, к счастью, не вполне нарушенной, нить чудом не разорвалась.

Надо ясно понимать: только сохранение инженерных, технических и научных школ обеспечило возрождение в стране промышленности и тем спасло нас от военного поражения и необратимой национальной катастрофы в 1941-42 годах. Как и в 1915 году, русская артиллерия оставалась лучшей в мире в 1935-м и в 1945-м — просто потому что, к счастью, основная часть конструкторов-артиллеристов не покинула страну во время гражданской войны. Так же, как и паровозостроителей, металлургов, химиков, электротехников, двигателистов. И так далее.

Любая медаль имеет две стороны. Безусловно, интеллигенция помогла кровавому большевизму удержаться у власти. Но с тем же правом мы можем сказать и другое: основная часть научной, технической и военной интеллигенции не бросила горящий и тонущий корабль России, она осталась спасать его, жертвуя лучшими из лучших в своих рядах. И в конечном счете спасла. Когда встает вопрос о том, кто самый главный победитель фашизма, помните правильный ответ: это тоже она.

Пикник на обочине

Если вплоть до 1941 года могло показаться, что советский проект предусматривает появление чего-то вроде «меритократии» — то есть сословия людей, привилегированных благодаря своей полезности обществу, то после войны стало ясно: ничего такого ждать нечего, рабочие будут получать больше инженеров. Исключение было сделано лишь для академической верхушки. Основные же привилегии, если говорить об интеллигенции, достались так называемым творческим работникам.

В течение сорока лет (1945-1985) основная часть советской технической интеллигенции довольно быстро росла количественно. Она создала все, чем гордился СССР — ракеты, космические корабли, луноходы, первую в мире атомную электростанцию, первое судно на воздушной подушке, первый экраноплан, молекулярную генетику, лазерные технологии. Она (очень по-русски) так и не научилась делать простые, заурядные, но столь, увы, необходимые вещи. Иногда ее капельку баловали, но особенно забываться ей никто не дал бы.

В книге главного конструктора ракетно-космической системы «Энергия» Б.И. Губанова «Триумф и трагедия „Энергии“» читаем: «Вспоминается, в конце 1960–х годов в КБ „Южное“ решили образовать садовое общество с участками по шесть соток… Кто–то превысил высоту сооружений, построил дом с мансардой — жилая комната под скатом крыши. Потребовали от академиков, докторов наук и просто ракетчиков привести их в соответствие с требованиями, установленными на местах. Рушили „вторые“ этажи, так как не подвергалось сомнению, что чердаки могут быть использованы для сдачи внаем…». Для сдачи внаем, какой ужас. У советского человека не может быть корыстных побуждений. В СССР секса нет! Унижали тех, кого должны были носить на руках. Были люди, которые так и не смогли забыть это оскорбление (если бы оно было единственным!), и в начале 90-х при первой же возможности уехали на Запад.

Чуть получше, чем остальным, было жителям закрытых научных городков: там всегда имелась в продаже колбаса трех сортов.

Власть так пристально приглядывала за писателями, кинематографистами, композиторами, артистами и подобной на 99% ручной публикой, почитая их за людей опасных, что проморгала куда более важные вещи.

Она проморгала чрезвычайно быструю и, казалось бы, недостаточно подготовленную предшествующими десятилетиями идейную и интеллектуальную трансформацию российского общества (читай: интеллигенции) на закате советской власти.

Советская власть рухнула не по экономическим или внешнеполитическим причинам, как часто уверяют, а потому, что стала постылой большинству активного населения СССР, большинству интеллигенции, и в решающий миг у нее почти не оказалось защитников. Недалекая, эта власть была уверена, что ей ничуть не страшны интеллигентские разговоры на кухнях и «самиздат». Она не учла долю людей умственного труда в СССР (31,2%, согласно переписи 1979 года и близко к 40% десять лет спустя). Она не учла, что разъедающий скепсис имеет свойство очень быстро проникать во все социальные и образовательные группы.