– И это где же так?!

– А в учебке… в Новосибирске.

– Ну-у, тады – ой, Слава Кивко… Оделся? Пошли…

Выйдя наверх и ощутив землю под ногами, подводники залюбовались ночным пейзажем. Заснеженные сопки, олитые золотисто-жёлтым лунным светом, как мудрые полярные совы, хранили молчание. Величественные и полные собственного достоинства, их коренастые силуэты могуче простирались по побережью. Черная застылая вода залива парила белыми лохматыми туманами, разбрасывая их клочьями и отражая в прогалинах звёздное небо.

– Ну что, жива Расея?

Доктор вытянул руки, потянулся, подставляя лицо крутому морозу.

– Не извольте беспокоиться, Валерий Яковлевич. Жива! – раздался знакомый голос за спиной. – Так я завтра буду только к обеду… Командир дал «добро».

– Ты, главное – не забудь краску купить. И на-ка вот, на растворитель и кисточки…

Доктор протянул деньги мичману Тонких.

– Да как же тут забыть? Конечно, помню… – Заторопилась «чёрная гора», увидав у КДП авто с красным крестом.

– Товарищ старший лейтенант, а концерт с украинскими песнями – в мою честь?!

– И в твою тоже, – согласился доктор, поднимая ворот шинели матроса. – Не форси, замёрзнешь.

– Да у меня в роду и украинцев никогда не было!

– А ты знаешь? – иронично заметил доктор.

– Знаю. Батя рассказывал. А фамилия наша должна быть – Кивковы… Но когда паспорта выписывали, прадед так с писарем укушались, что тот не смог дописать букву «в». У нас и вся родня – Кивковы, среди них только мы – Кивко…

– Русский, значит? – доктор поддержал матроса под локоть, так как тот заскользил тапками по обледенелой аппарели пирса. – Ты вот что, русский, в госпитале веди себя прилично, без дембельских закидонов. Понял?

– Ага, – обнадёжил Кивко.

– Не «ага», а «есть». Пока ещё служишь… Агакает он!

– Есть! – весело ответил матрос, открывая дверь «скорой помощи».

– Через два дня проверю… в госпитале. Удачи!

Доктор захлопнул дверь, и машина тронулась, обдавая его бензиновым выхлопом.

Подводная лодка, прибывшая с моря и надёжно отшвартованная у пирса, напоминала разряжаемую новогоднюю ёлку. Уставшие и малоразговорчивые подводники угрюмо «гасили свечи и снимали гирлянды», а сама красавица их мало интересовала. По отсекам ещё гулял тёплый дух неутомимого веселья, но этот дух уже не пах оранжевыми мандаринами и дымными хлопушками… Бал окончен. И было немного печально… И только верхний вахтенный, облачившись в овчинный тулуп и валенки, мялся старым сторожем на трескучем морозе, прижимая автомат и сдувая конфетти-снежинки с высокого воротника. И вход в рубку боевой субмарины напоминал бестолковую железную калитку на складе ёлочных украшений в середине января.

Доктор спустился вниз, прошёл в первый отсек и открыл дверь своей каюты. Койка, застеленная темно-синим одеялом, криво улыбнулась двумя параллельными полосами.

Старший лейтенант взбил тяжелую ватную подушку, расстелил поверх носовой платок и лёг, не снимая РБ. С сетки верхнего яруса в ногах свешивался белый длинный шнурок. «Глист повесился!» – подумал доктор и тут же заснул. Уснул тихо и спокойно. Так можно заснуть, только отработав четверо суток и ни на минуту не сомкнув глаз.

Родился в 1952 году в военно-морской семье. Рос в этом же окружении.

Учился в образовательных учреждениях различных военно-морских баз, после окончания которых лейтенантом вернулся в родные края. Подводным прошлым (в настоящем) гордится, но не хвалится. Пожизненный североморец, хотя заканчивал службу в Севастополе. В литературном творчестве твердых ориентиров не имеет.

Sic tranzit gloria mundi.

Дорога, хорошо знакомая с детства, не утомляла, но и не возбуждала – она была по-летнему сухой, и ее пологие асфальтовые повороты хорошо просматривались далеко вперед, а по обеим сторонам тянулись покрытые брусникой сопки, плавно переходящие друг в друга. Водитель шоколадной «троечки» – флагманский химик дивизии атомных лодок – «общением» не досаждал. Как ни странно, пистолет в кобуре, надетой прямо поверх лейтенантского пальто, тоже вносил свою долю в создание атмосферы умиротворенности.