Утром следующего дня после неспешного завтрака: ни дать, ни взять - степенное благородное семейство, если глянуть со стороны, я решила, что пора прекратить испытывать терпение похитителей, и потому заявила:

–  Доставайте машинку. Без неё не могу работать. И бумага нужна. Белая писчая, - добавила из вредности, зная, что в магазинах сейчас никакой нет.
– И ручка. Вот так.

Меня оставили в покое ещё на полтора дня. Ручки и машинку доставили сразу - хорошую, импортную электронную «Оливетти», даже лучше той, что имелась у меня дома. Чудо - не машинка, пальцы так и просились в путь по клавишам. Но нельзя садиться за работу! Даже думать нельзя!!

Потом привезли и бумагу. Белую писчую. Как просила. Целых десять пачек. Вот стервецы! Я никак не могла достать хотя бы пачечку для первого экземпляра, а они достали. Вот что значит - иметь свободные большие деньги.

При виде машинки, а тем паче - белоснежной бумаги, руки у меня вообще зачесались - хоть привязывай, тем более что возник уже и сюжет: незамысловатый, но вполне запутанный. Но мне становилось плохо при одной мысли, что мой детектив хотят использовать в своих интересах преступные элементы.

Тут Николай куда-то уехал, я обрадовалась, что никто ко мне приставать не будет, однако его приспешники самостоятельно решили «раскрутить» меня и заставить работать. Конечно, я могла сделать это и без их «раскрутки». Новый детективный сюжет так и пёр из меня, зудел в пальцах. И какой сюжет! Об ограблении банка, и опять запутанный до такой степени, даже больше, чем с магазином, я пока даже не знала, как выберусь из дебрей своей неуёмной фантазии.

Обычно я пишу так: выдумываю начало, то есть завязку, потом то, к чему следует прийти, а внутри, как вафлю кремом, напичкиваю всем, чем голова и воображение подскажут. И сейчас видела чётко начало и конец детектива, в голове вертелась эффектная фраза для концовки, а середина пока ещё висела в пространстве. Но знала: стоит мне взяться за ручку, как слова хлынут на бумагу подобно весеннему ручью - безудержно и радостно: таким у меня всегда бывало настроение, когда начинала писать. Но как раз этого я и не хотела!

Зато хотели подручные Николая.

Так вот, Николай уехал, и власть почему-то передал патлатому шоферу, а не Анджею. Впрочем, догадываюсь, почему: женщина сразу чувствует - нравится она мужчине или нет. Анджею я нравилась, он запсиховал, и мог потому ослабить контроль за мной и даже позволить сбежать. Я беспрестанно шлялась по территории дачи, выискивая брешь в заборе. Бедный «кавказец», вероятно, устал до чёртиков, таскаясь за мной с высунутым языком. Бог мой, как, наверное, лохматый шпион меня ненавидел за то, что ему не удается полежать в тенёчке. Мои тюремщики, скрипя зубами, ходили следом, как и «кавказец», изнывая от жары - лето выдалось необыкновенно жарким. Я так, видимо, вымотала им нервы, что Патлатый решил действовать, и взялся за дело круто.

Главарь стражей явился ко мне в спальню, где я развалилась в очень вольной позе на диване и читала затрёпанный детектив Рэкса Стаута. О том, чтобы мне самой сесть за стол и начать писать, и речи не могло быть: я изнемогала в борьбе с собой, но слово своё держала всегда крепко. А тут дала слово самой себе не браться за ручку и бумагу ни при каких обстоятельствах.

Патлатый сумрачно глянул на меня из-под нечёсаных чёрных косм и заявил:

–  Или начнёшь работать, или я из тебя сделаю шашлык.

Я удивилась его наглости: вошёл без стука, и разозлилась на его грубый тон, но лишь ехидно осведомилась:

–  Интересно, как я смогу начать работать, если нет вдохновения? Тебе о чем-нибудь говорит такое слово - вдох-но-ве-ние?
– выговорила я по слогам.

Патлатый, может быть, был и глуповат, но не законченный дебил, чтобы не уловить насмешку в моём тоне. Он помрачнел: вероятно, не понравился намёк на его тупость, и заорал, выкатив на меня злые глаза:

–  А я говорю, ты начнёшь работать, и немедленно!

К тому времени я уже встала и благоразумно села за стол, подумав, что если он начнёт размахивать руками, то смогу и я чем-нибудь, что лежит на столе, запустить в него. Патлатый и впрямь сжал кулаки, шагнул вперёд и рявкнул:

–  Нет, будешь работать!

–  Тогда садись и пиши сам!
– заорала и я, оттолкнув от себя пишущую машинку, но не рассчитала толчок, и машинка приземлилась прямо на одну ногу Патлатого.

Тот взвыл и злобно шарахнул по ней другой ногой. Но мне жаль было не его, а машинку: вдруг испортится. А такая классная машинка: литеры расположены «ромашкой», имеет и белую корректировочную ленту для исправления ошибок. Кроме того, я очень не люблю, когда кто-то намеренно портит нечто, изготовленное руками человека, тем более принадлежащее мне, а машинку я считала почти своей, намереваясь после своего освобождения «выцыганить» её у Николая. А ещё не люблю, когда на меня орут всякие хмыри. Ладно - Николай, с ним почти «отношения» на почве танцев. А Патлатый мне кто? Да плевала я на него! И произнесла коронную «фурмановскую» фразу из полузабытого кинофильма «Чапаев», естественно, на свой лад:

–  Александр Македонский тоже был великий полководец, но зачем же машинки пинать?

«И.о. Николая», окончательно выведенный из терпения моим упрямством, обозлённый, что я спихнула ему машинку на ногу (он был уверен - спихнула нарочно), размахнулся и смазал меня кулаком по левой скуле. Не в полную силу, конечно, однако стул опрокинулся, и я очень лихо впечаталась затылком в стену. В голове загудело. От боли и ярости я чуть не завопила диким голосом. Но, оказывается, шмякнуться головой о стену иногда бывает и полезно. Умственные мои способности не притупились, наоборот, приобрели не свойственную мне черту - хитрить. И потому сдержала свой вопль, хотя внутри все клокотало от злости: меня родной муж никогда не бил, а тут какая-то морда протокольная осмелилась ударить! Ох, не надо было ему со мной так поступать!