Я застыла без признаков жизни с задранными вверх ногами, тихо радуясь, что в джинсах, а то к ярости примешалось бы чувство неловкости, и я, пожалуй, не выдержала бы своей роли. А так лежала и злорадно наблюдала сквозь ресницы за бандитом: как он поступит, не будет же пинать меня ногами, небось, понимает, что я им нужна с ясной головой. А откуда быть ясности в голове при побитом теле? Он и не стал меня пинать. На лице у него появился такой испуг, что я внутренне ухмыльнулась - выходит, правильно догадалась: им не велено «повреждать» меня.

–  Эй, - тихо спросил Патлатый, перегнувшись через стол, - ты что?

Я не ответила.

Он подошёл ко мне и легонько похлопал по щеке, что я, конечно, выдержала через силу, потому что готова была вцепиться в его мерзкую харю, как разъярённая кошка.

–  Эй, - повторил парень, хватая мою безвольную руку и щупая пульс. Лицо его выражало неподдельное отчаяние.
– Ты чего молчишь? Не молчи, а?
– в его голосе послышались плаксивые нотки, он наклонился ещё ниже, вот тут я и вцепилась обеими руками в патлатую голову. Причём молча.

Парень отпрянул, приподняв меня с пола и выпутав из стула. А я молча висела на его волосах и тащилась следом. Молча потому, что с одной стороны это было частью моего мгновенного плана, а с другой - просто никогда не могла заставить себя кричать. Умей я визжать, стены бы одним голосом обрушила, но, увы, что не дано, то - не дано. Зато заорал Патлатый - от боли и неожиданности:

–  Ты, стерва! Отстань!

Но это совсем не входило в мои планы: я висела, как бульдог, и молчала.

Парень совсем ошалел и только мотал головой, пытаясь меня отцепить, не догадываясь применить при том руки. Он орал так истошно, что в комнату ввалились еще двое бандюганов во главе с Анджеем, правда, сначала застряли в дверях, одновременно ринувшись в комнату. Потом заржали в три глотки, словно стоялые жеребцы: и в самом деле, наверное, очень было забавно смотреть, как высоченный громила трясёт головой, а я мотаюсь за ним туда-сюда, подобно тряпке. Но через несколько мгновений поняли, что приятелю совсем не до смеха, и бросились отдирать меня от него. Да я и сама рада была отцепиться, но пальцы свело, так что когда меня оторвали от головы несчастного, в моих руках были зажаты два пука чёрных волос.

Ощутив себя свободным, парень сначала затряс головой, словно проверяя, целы ли волосы, даже рукой по макушке цапнул, а потом ринулся на меня. Но приятели его заслонили меня буквально грудью. Вернее, Анджей заслонил, а двое повисли на вздёрнутых к потолку руках.

–  Убью!
– ревел Патлатый, а я спряталась за Анджеем, как за баррикадой, лихорадочно ища глазами, чем бы вооружиться и шарахнуть этого придурка по макушке, если всё же прорвет заслон и набросится на меня. А в голове мелькнуло совсем некстати - это всё моё воображение проклятое - что парень похож на взбесившегося коня-ломовика, на котором повисли извозчики. Но как бы ни был силен «ломовик», его всё же свалили на пол, правда, потому, что Анджей схватил стул и грохнул его по башке раньше меня. Тот осел на пол, однако совсем не вырубился - здоров бугай все-таки!
– помотал головой. Я даже пожалела его: мало того, что чуть скальп не сняла дурная баба-притворщица, да ещё и огромную шишку на голове заработал. И я тихо спросила:

–  Эй, больно, да?

Тот никак не прореагировал на мое соболезнование, видимо, принял за подвох, но когда один из приятелей сочувственно сказал:

–  Ну, извини, надо же было как-то тебя успокоить, - Патлатый… заплакал!

Нет, вы видели когда-нибудь плачущего бандита? Мы увидели и опешили.

–  Да, знаете, как больно, - пожаловался парень и всхлипнул, мазнув при этом кулаком по носу, обалделый от моего бульдожьего броска и от удара по голове увесистым стулом.

Патлатого заботливо вывели за пределы моей спальни, в дверях щёлкнул замок, что значило: никаких прогулок, и сидеть мне в замкнутом пространстве настоящей арестанткой.

Не знаю, чего уж Николаю наговорили, когда он вернулся, но явился он в мою комнату весьма раздражённый:

–  Ты чего тут вытворяешь?
– рыкнул с порога, буравя меня злым взглядом.

–  Ничего такого, что могло бы тебя поразить, - ответила я в таком же тоне.
– Я никому не позволю себя бить!

От моей заносчивости Николай задохнулся в бешенстве: баба целиком в его власти, а чего-то ещё и вякает. Он даже заикаться начал:

–  Да я… Да я… я, - пока, наконец, не выговорил.
– Я тебя мордоворотам своим на ночь отдам, утром не так запоёшь!

Побоев я не боялась. От них я зверела, что и доказала недавно на Патлатом. Но угроза Николая - совсем другое дело, и я внутренне содрогнулась, однако упрямо заявила, старательно скрывая страх:

–  Неужели тебе не приходило в голову, что насилие такого рода ещё более разрушает психику женщины и её умственные способности? Отдавай! Тогда ты вообще ничего не добьёшься от меня, - и решительно шагнула к двери.

–  Дура малохольная!
– Николай вылетел из комнаты, с треском захлопнув дверь, решив, наверное, что я сейчас и впрямь кинусь совращать его дуболомов. Дверь на ключ, однако, Николай не закрыл. И я, посидев с полчаса в полном одиночестве, решилась выйти на прогулку, прихватив с собой ножку стула, который сломался при столкновении с башкой Патлатого.

Я опасливо выглянула за двери, готовая к отпору. Но во дворе никого не было, кроме лохматого филера, который тут же поплёлся за мной, как надоедливый нелюбимый поклонник. Я шествовала демонстративно вдоль всего забора, но во дворе ни единой души не объявилось.

Когда вернулась в свою комнату, ужин уже стоял на столе. И правильно. Видеть отвратные рожи похитителей я не желала. Они, видимо, тоже.

Утром Николай, ставший чернее грозовой тучи, зашёл ко мне.

–  Ну, - спросил, играя желваками, однако вполне спокойно, - долго будешь дурочку валять? Я же сказал: возьму тебя в долю. И ты получишь, как все, после операции.