Шрифт:
— И счастлив, что не умер, все же жить лучше… — сказал Мансур, а потом, подумав, добавил. — Ты там не очень трепись. Я ведь по секрету тебе, он не любит болтать о себе.
Конец февраля на Севере очень снежный. День и ночь метет сухая, колючая поземка, а подчас переходит в настоящую пургу. Из-за снежных завалов и переметов подвоз из города муки в пекарню часто запаздывал. Не успевала маленькая пекарня ко времени обслуживать хлебом кроме лагпункта еще и гарнизон с 6-й шахтой. Каждый раз Надя волновалась, что не успеет развесить хлеб на пайки к подъему для утренней смены, когда приходилось подолгу ждать выпечки. Как ни наловчилась она управляться, все же каждая минута была на счету.
ЗУБСТАНТИВ
Как-то, подъезжая с хлебом к вахте, Надя увидела толпу женщин, сбившихся в кучку от холода. «Этап! В нашем полку прибыло», — подумала она, и пока дежурняк открывал ворота для ее возка, она рассматривала новеньких. Разные. Несколько пожилых, а есть совсем-совсем молодые, почти девочки. Лицо одной показалось ей знакомым. Она присмотрелась повнимательней. Конечно! Женщина с серым платком поверх ушанки была ей знакома! Та тоже посмотрела на Надю, и лицо ее, уныло-безразличное, вдруг оживилось.
— Михайлова! — крикнула она.
— Разговорчики в строю! — заорал сопровождавший их конвоир.
В этот момент ворота распахнулись настежь, и Ночка дернула поспешно возок, словно чувствовала окончание своего рабочего дня. «Кто это, кто это может быть?» — напрягая память, старалась вспомнить Надя. «Она меня знает, и знает по фамилии. Обязательно надо отыскать ее, а вдруг это?..»
Утром, подавая хлеб в окно раздатки, она опрашивала всех бригадиров: «Есть ли новенькие?»
— Пока еще не знаем, но будут, пришел большой этап с пересылки. Одни наши.
«Наши» — это политические.
Вольтраут совсем не разделяла Надиного волнения.
— Вы же ее сюда потащите, не так; ли?
— Что ж нам на улице мерзнуть?
Немка поджала губы, сделала «каменную лису» и только напомнила:
— Вы забыли, посторонним вход сюда запрещен!
— А я плевать хотела! — запальчиво воскликнула Надя.
— Зашагаете на общие, — просто сказала немка и очень охладила Надин пыл.
— Ну и ладно! Я сама схожу к ней, — решила она.
— Хождение из барака в барак, кроме как по делу, запрещено тоже.
— Найду дело!
Валя с постной мордой пожала плечами:
— Когда? Вам на репетицию нет времени ходить, не то что по баракам.
И все же Надя нашла свою знакомую. Получив ведомость на хлеб, она увидела, что бригада из бучильного цеха увеличилась на 8 человек. Пробежав глазами список, она нашла знакомую фамилию: «Машкевич Мария Наумовна».
— Зубстантив! Моя немка! — завопила вне себя от радости Надя.
Вольтраут недовольно покосилась.
— Учительница моя!
Надя с нетерпением дождалась бригадира, Машу Бутенко, в чьей бригаде оказалась «Зубстантив».
— Маша, дорогая, моя школьная учительница к тебе в бригаду попала, новенькая! Машкевич, тезка твоя, скажи ей, пусть придет после работы!
— Скажу, — пообещала Маша, — коли жива будет, придет.
— Ты, Маш, ее где полегче поставь! Она ведь физически не работала.
— Ха! Полегче! В бучилке легкого нет, хорошо, еще не в гофманку…
«Как бы ей помочь? Что придумать? Попросить Мымру в КВЧ, она добрая. Господи! Что сталось с бедной Зубстантив! Какая была властная и строгая учительница. Куда все девалось? Из телогрейки клочья ваты торчат, драный платок повязан на облезлую ушанку, засаленные ватные штаны, валенки 10-го срока. Здесь в таком одеянии ходят только баптистки-отказницы. За что ее?»
Посадить Зубстантив по политической казалось несуразным: она, как помнилось, не воевала, а значит, в плену не была; что касается разговоров, то, как говорит Вольтраут, была «святее самого папы Римского».
Однако Зубстантив после работы не пришла, и на следующий день тоже. Маша Бутенко за хлебом прислала свою помощницу, западнячку Рузю.
— Как там новенькая? — спросила Надя.
— Котора? Их много у нас.
— Высокая такая, Машкевич?
— А… Машка! Лежит на нарах влежку до самого подъему.
— Чего так?
— Так ведь бригада на выгрузке робит, а они новые, только с этапу, кто газом, поморился, кто руки пожег.
— Что же бригадир ваш, или не знает, что новеньких нельзя на тяжелую работу ставить? — закричала Надя.
— Бригадир наш сама за двоих вкалывает, работать некому: половина бригады освобожденные, — сердито сказала Рузя, схватила свой ящик с пайками и ушла.
Срочно надо было что-то делать.
«Она не выдержит! Ни за что не выдержит! Да и можно ли? Шутка сказать — цех обжига, выгрузка!