— Господин Перс, — заговорил он, — вы могли бы мне рассказать что-нибудь о том, как была ранена Рози?

— Оставьте меня, я хочу спать, — ворчливо ответил Перс.

— Господин Перс… — Жига выпучил глаза от великого усердия. — Поймите, я обязан всех допросить. Не препятствуйте моей работе. Я всего лишь простая муха, но сознаю свой долг.

Перс со скучающим видом поглаживал свою бахрому.

— Что вас интересует? — спросил он.

Жига попытался вытянуться в своей черной форме, чтобы казаться официальнее.

— Что вы делали, господин Перс, когда все веселились?

— Сначала я не веселился, ну а потом развеселился, — с достоинством ответил Перс.

— Как изволите вас понимать?

— А так, что сначала меня ни капли не интересовал ваш праздник. Да и не только сначала. Но одна дама, которую зовут Кристи Хрустальная, без конца крутилась передо мной, и я вынужден был пригласить ее танцевать.

Кристи, которая, разумеется, все слышала, возмущенно воскликнула:

— Какая наглость! — И решила, что больше никогда и не взглянет на Перса. Лучше уж выйти замуж за пузатого Карчи Кувшина, чем терпеть подобные оскорбления.

Жига пропустил мимо ушей возмущенное восклицание Кристи. Он снова обратился к Персу:

— Как вы думаете, почему мог произойти этот несчастный случай?

— Понятия не имею.

— Но вы же танцевали с Кристи неподалеку от Рози. Не показалось ли вам что-нибудь подозрительным?

— Показалось…

Крылышки Жиги задрожали от волнения.

— Что же именно, позвольте вас спросить?

— Кристи Хрустальная так сверкала, что у меня в глазах зарябило.

Жига уныло полетел дальше, а Кристи вовсе не нашла возмутительными последние слова Перса. Возможно, она его когда-нибудь и простит.

Шарика была такой грустной, что папа снял руку с подлокотника кресла — он всегда опирался на этот подлокотник, когда они занимались делами Комнатии, — и закурил.

— Что случилось, доченька?

Как сказать папе? Досадно, конечно, что Розике не повезло, что жители Комнатии перессорились и сердятся друг на друга. Но еще хуже, что Габи все чаще сердится на нее, Шарику. И она не понимает, за что. Господи, если б сестричка ее любила! В конце концов, зачем человеку сестра, как не для того, чтобы любить его…

Шарика долго не отвечала папе. Потом спросила:

— Папа, ведь ты будешь меня любить и тогда, когда я выздоровею и смогу ходить?

Папа затушил сигарету и обнял Шарику.

— Что за глупости приходят тебе в голову? — покачал он головой. — Конечно, доченька, когда ты станешь ходить, я буду любить тебя точно так же, как сейчас.

В этот момент в комнату вошла мама. Они пришли домой не вместе. Иногда случалось, что мама и папа возвращались поодиночке. Папа был дома около часа. Он ни о чем не спросил у Шарики, просто придвинул к ней стул, и они оба снова вернулись к событиям, волновавшим Комнатию.

Взглянув на маму, Шарика поняла, что быть беде. Если движения мамы становились резкими и быстрыми, если она отбрасывала куда-то свою сумку, если подходила к ней без улыбки, если целовала ее так торопливо, что, казалось, никакого поцелуя вообще не было, то в скором времени разражалась гроза.

Это было ужасно, когда мама с кем-то ссорилась. Она, такая милая и веселая, становится просто страшной, когда сердится. Слегка выпятив губы, она ледяным тоном спросила:

— Габи?

Голова Шарики исчезла в воротнике папиного полосатого халата. Она спрятала голову, ей не хотелось ничего слышать.

— Я изобью эту девчонку! — разгневанно и громко сказала мама. — Я так и знала, что ее нет дома!

— Но, послушай, родная… — попытался утихомирить ее папа.

В голосе мамы было столько раздражения, что Шарика испугалась.

— Шарика, скажи честно, когда ушла Габи? — спросила мама.

— Не знаю, — выдохнула Шарика из халата.

— Эта скверная девчонка бросила тебя одну, правда?

— Не знаю…

— Она удрала сразу после обеда? — настаивала мама.

— Не знаю…

— Пусть только мне на глаза попадется! — пригрозила мама и удалилась в кухню готовить ужин.

Время от времени она заглядывала к ним, лицо у нее было мрачное, и она молча выходила на кухню.

Ужин был готов, а Габи все не возвращалась домой.

Мама накрыла в кухне. Папа, как обычно, положил на кухонный стул клетчатый плед и вынес Шарику. Она очень любила есть в кухне. Шарика всегда просила тетушку Марго, чтобы та отнесла ее в кухню обедать, но тетушка отвечала:

— Мама велела, чтобы я кормила тебя в комнате. Я боюсь тебя поднимать, а вдруг какая беда случится?

Но папа всегда брал ее на руки, шел с ней в кухню и сажал на стул, устланный клетчатым пледом, который он заранее туда приносил. Она сидела со всеми за большим столом, не так, как во время обеда, когда тетушка Марго приносила и ставила перед ней поднос с едой, а Габи ела за маленьким столиком с ней рядом.