Мама поджарила удивительно вкусную яичницу, а папе насыпала еще красного перца — паприки, и от этого яичница стала такой красивой, что Шарике очень захотелось ее попробовать. Папа сразу обменялся с ней тарелками.

— Послушай, — сказала мама, — это слишком острая еда для ребенка.

— Ничего, в крайнем случае снова поменяемся, — улыбнулся папа.

Мама сердито на него посмотрела, но папа вновь улыбнулся.

"В целом свете нет другого такого папы, — думала Шарика. — Всегда он улыбается".

Яичница папы на самом деле была очень острой. Шарика только попробовала кусочек и сразу же покосилась на свою прежнюю тарелку. И папа обменял тарелки.

— Я ведь говорила, — заметила мама.

Папа опять улыбнулся.

Шарика вытерла тарелку кусочком хлеба. Ей понравился ужин, но, кроме того, еще очень хотелось угодить маме, показать, с каким аппетитом она все съела. Мама была так довольна, что погладила ее по руке.

— Вкусно, ласточка моя?

Шарика кивнула головой.

— Поджарить еще? — И мама встала, собираясь снова подойти к газовой плитке.

— Спасибо, я больше не хочу, — остановила ее Шарика. — Но было очень вкусно.

— Съешь еще! — настаивала мама. — Я тебе вкусную-превкусную поджарю.

Шарика отрицательно покачала головой.

"Интересно, и у мамы, и у тетушки Марго, и у всех тетей на свете почему-то такая плохая привычка: стоит съесть что-нибудь с аппетитом, и они тут же начинают приставать, чтобы ты съела еще, и никак не хотят понять, что вполне хватит одной порции".

Мама еще продолжала уговаривать ее, пытаясь соблазнить тем, что вторая яичница будет еще лучше первой, но Шарика благодарила и повторяла, что больше есть не хочет. Наконец мама уныло села на место и закурила сигарету. Папа тоже закурил, потом они погасили окурки, а Габи все не появлялась. Беспокойство мамы усиливалось. Один раз она встала и выглянула в переднюю.

Потом папа поднял Шарику со стула, на котором лежал клетчатый плед, и отнес в комнату. Мама осталась в кухне наводить порядок.

В комнате папа сел рядом с креслом Шарики и очень старательно принялся вставлять в мундштук сигарету. Шарика смотрела на Перса и думала, что сейчас речь пойдет о нем, но папа заговорил таким серьезным тоном, что она сразу, забыла про ковер.

— Я не хотел говорить при маме, — начал папа, — ее бы это только разволновало. На тебя жалуются, Шарика. Я разговаривал с учительницей гимнастики. Ты не веришь в свои силы, доченька. Не хочешь заниматься гимнастикой. А важнее этого ничего нет. Если ты не будешь слушаться учительницу, ты не поправишься. Знаешь, что сказала учительница?

Шарике было совершенно не интересно, что сказала учительница своим противным, надтреснутым голосом, но папа продолжал:

— Она сказала, что ты даже сопротивляешься ей. Напрягаешь тело, не хочешь двигаться. Но тогда ведь мы не сможем с тобой гулять. Вместе, взявшись за руки, шагая рядом. И не сможем плавать в Балатоне. И не сможем…

Неожиданно слова застряли у папы в горле. Голос мамы ворвался в комнату точно вихрь.

— Когда ты являешься домой, паршивая девчонка! Ах ты дрянь этакая!

Шлепок. Какой-то стук.

Габи получила такую оплеуху, что отлетела к дверям передней и стукнулась о них.

— Не бей! — завизжала Габи, врываясь в комнату. — Ой, папа, не вели ей!..

Мама вбежала в комнату вслед за Габи.

— Излуплю! Всю душу из тебя вытрясу! — кричала она и, схватившись за желтый пуловер, вытащила упиравшуюся Габи из-за отцовской спины, где та пыталась спрятаться. — По улицам шатаешься, да? — кричала мама, придерживая Габи одной рукой, а другой колотя по лицу, по спине. — Сестричку одну бросаешь? Бессердечная, злая девчонка!

— Ой! Ой, не надо! — взвизгнула Шарика и побелела как бумага. — Мама, не надо, не трогай ее! — И разрыдалась, с ней была настоящая истерика.

Перепуганная мама выпустила из рук Габи. Та не замедлила этим воспользоваться и спряталась за креслом Шарики.

— Хорошо, доченька, мама не тронет Габи, — успокаивал Шарику папа.

Мама подбежала к Шарике и поцеловала ее.

— Не плачь, моя ласточка! Гадкая девчонка заслужила, чтобы я наказала ее. Она плохо к тебе относится, но ради тебя я прощу ее. — Потом сердито посмотрела на Габи. — Убирайся в ванную!

Габи в два прыжка оказалась в ванной. Закрыла за собой дверь и долгое время оттуда не показывалась.

Шарика все еще плакала судорожным, надрывным плачем. Напрасно утешала ее мама, напрасно успокаивал папа, Шарика не успокаивалась. Но вот рыдания постепенно стихли, она лишь устало всхлипывала, мяла промокший батистовый носовой платок и, как ни расспрашивал ее папа, почему она так плакала, ничего ему не сказала. Спустя какое-то время она обняла папу за шею и прошептала на ухо:

— Люби Габику. Она моя сестричка…