Современное стремленіе женщины быть «интересно»-ревнуемою вполн сродни этому средневковому влеченію быть битою по любви. И, если смотрть въ корень, оно не мене унизительно для женщины, чмъ то, старинное, потому, что въ немъ, со стороны женшины, громко звучитъ то же странное, страдальческое желаніе сознавать себя вещью, собственностью мужчины, что въ средневковыхъ просьбахъ о побояхъ.

— Хочу страданіемъ познать, что я твоя! — такова логика жены Герберштейнова нмца.

— Обрати въ адъ подозрній и мою, и свою жизнь, — тогда я сознаю, что я твоя! — такова логика современныхъ охотницъ до трагедій ревности. Для нихъ любовь прежде всего является чмъ-то въ род «наказанія на душ«, какъ для дуры эпохи Герберштейна была она наказаніемъ на тл.

Романтическая эпоха, когда ревность, въ качеств сильной страсти, порождающей эффектныя эмоціи, была особенно въ чести, прославляемая, какъ чувство, хотя мрачно-губительное, но прекрасное благородное, навязала потомству предразсудки эти съ необычайною прочностью. Я зналъ и знаю весьма многихъ мужчинъ, совсмъ не ревнивыхъ по существу, которые искренно стыдились отсутствія въ нихъ этой способности и — за неимніемъ гербовой, писали на простой: играли въ ревность, притворялись ревнивцами, при чемъ инымъ удавалось и въ самомъ дл уврить себя, будто они ревнивы. Уврить не только до громкихъ и страшныхъ словъ, но и до нкоторыхъ дяній даже уголовнаго характера, въ которыхъ потомъ они мало, что горько раскаивались, но и прямо и откровенно обвиняли себя: сдуру сдлалъ! самъ не знаю, зачмъ! Предразсудокъ о «порядочности» ревности создаетъ весьма частое театральничанье ревностью. Имъ полны романы мальчишекъ, — «на зар туманной юности». Боже мой! да кто же изъ насъ не вспомнитъ, какъ въ 18–20 лтъ онъ гримировался Отелло предъ какою-нибудь Анною, Марьею, Лидіей, Клавдіей и т. д. Простите за опять субъективные «реминисансы». Я, напримръ, впервые въ жизни очутился въ Петербург, на двадцатомъ году жизни, потому что жестокая «она» вышла замужъ за военнаго офицера, и я всеконечно не могъ! не могъ!! не могъ!!! оставаться съ «нею» въ одномъ город, дышать однимъ воздухомъ… И я ухалъ въ Петербургъ, разыгравъ такія сцены отчаянія, что просто Сальвини вс пальчики перецловалъ бы, a главное, и самого себя стараясь держать въ глубокомъ убжденіи, что я дйствительно несчастенъ, и жизнь моя разбита, и вс свтила потускли, и вс радуги померкли. И ужасно злился на себя, когда, сквозь это театральничавье, вдругъ начинали мелькать настоящія-то молодыя мысли: — A хорошо въ Петербург будетъ въ театръ сходить, Савину посмотрть! a улицы-то, говорятъ, въ Петербург чястыя, a дома-то огромные! «Мднаго всадника» увижу, Эрмитажъ. Славно!.. И старался хмуриться еще мрачне, дабы окружающіе не замтили паденія барометра моихъ чувствъ и не умрили, въ соотвтственномъ отвошеніи своего ко мн сочувствія. Но въ вагон, едва поздъ двинулся, мн вдругъ стало такъ мило и весело, что я ду въ Петербургъ, что я чуть-чуть не подскакивалъ на скамъ… Объ «измнниц«и по дорог, и въ Питер я ни разу не вспомнилъ, провелъ время самымъ счастливымъ и утшительнымъ образомъ, а, вернувшись въ Москву, едва не привалился на экзамен по римскому праву y Боголпова и, зубря лекціи, со злостью думалъ:

— Очень нужно было ломаться и весь этотъ глупый романъ разыгрывать: лучше бы въ университетъ ходилъ… Долби теперь на спхъ! удивительное удовольствіе!

Театральничанье ревностью бываетъ не y однихъ мальчишекъ, оно переходитъ и въ зрлые годы — и здсь оно опасне, чмъ раньше, потому что и ревность зрлаго человка, семьянина, опасне по характеру своему, чмъ ревность юнца. Ибо послдняя есть, такъ сказать, достигательная, и источникъ ея — зависть къ чужому преуспянию въ любви, либо обидное сознаніе: «близокъ локоть, да не укусишь». А ревность взрослаго семьянина — охранительная, и источникъ ея — чувство собственности, потребность въ ея эгоистическомъ сбереженіи для своего исключительнаго пользованія. Къ великому счастью человчества, большинство мальчишескихъ романов и бываетъ несчастно, — такъ что права собственности на «любимую женщину» не успваютъ создаться, и ревность, слдовательно, застреваетъ тоже въ страдательно-вожделющемъ період, не переходя въ дятельно-охранительный. Иначе, — во сколько бы разъ увеличился процентъ убійствъ и насилій изъ ревности и съ какимъ бы учащеннымъ усердіемъ разряжались револьверы юныхъ Хозе и вонзались кинжалы еще юнйшихъ Алеко въ разныхъ коварныхъ Карменъ и Земфиръ. Преступленія изъ ревности тмъ чаще въ культурной стран, чмъ ране населеніе ея становится способнымъ къ половому сожительству. Романская раса превосходитъ числомъ ихъ славянскую и германскую; южане — сверянъ. И что касается интеллигентныхъ слоевъ общества, повторю: далеко не вс эти преступленія — результатъ искренней, непосредственной ревности. Есть предразсудочныя приличія, нравственныя, какъ есть приличія быта. Много на свт людей, которые, не имя, на что купить новаго галстуха, предпочтутъ украсть галстухъ, чмъ осрамиться, показавшись въ обществ въ старомъ, засаленномъ галстух, хотя отлично понимаютъ, что срамъ отъ преступленія вдесятеро горше срама отъ появленія въ грязномъ галстух. Много людей, которые убиваютъ своихъ женъ, соперниковъ, выходя на дуэли etc, именемъ ревности, вовсе не потому, чтобы послдняя разжигала въ нихъ нетерпимую, свирпую ненависть, не дающую жить жажду крови, убійства, но просто потому, что: какъ же иначе? Въ такихъ случаяхъ принято убивать И Отелло убилъ, и Позднышевъ убилъ и тотъ-то застрлился, и этотъ то застрлился. Не убить другого или себя въ такихъ случаяхъ — неприлично. Я долженъ спасти свою чсть, исполнить, что велитъ мн общепринятое приличіе. Вдь либо Отелло, либо водевильный комикъ. Не хочу, чтобы надо мною смялись, хочу, чтобы отъ меня плакали! Не хочу въ водевильные комики — желаю въ Отелло!

Если такъ случается разсуждать даже людямъ взрослымъ, съ зрлымъ и образованнымъ умомъ, тмъ легче ловятся въ капканъ предразсудка о нравственномъ приличіи ревности юноши и люди полуинтеллигентные. Въ одной изъ статей сборника моего «Столичная бездна») въ этюд «Уголовная чернь», я проводилъ положеніе, что преступленія по несчастной любви особенно часты въ сред русскаго мщанства, жительствующаго по большимъ городамъ. Тезисъ этотъ, поставленный мною по впечатлніямъ нсколькихъ процессовъ, почти апріорно, съ малымъ количествомъ опытовъ и наблюденій, оказался, однако, въ соотвтствіи съ данными уголовной статистики, что указалъ мн въ письм такой авторитетный криминалистъ, какъ А. . Кони. Любопытно, что, когда Островскому понадобилось написать русскаго Отелло, онъ взялъ Льва Краснова тоже изъ мщанской среды. Всего опасне въ ревности — по дйствительной ли страсти, по долгу ли приличія — сумеречная полоса, переходная отъ народа къ привилегированнымъ классамъ, уже утерявшая міросозерцаніе мужицкое «отъ сохи», и еще не обртшая міросозерцанія культурнаго. Вмсто послдняго, для нея мерцаетъ лишь вншній, лживый, мишурный призракъ его, и она ползетъ вслдъ призраку, какъ за блуждающимъ огонькомъ, въ какую только онъ ни поманитъ пропасть… Однажды я постилъ въ дом сумасшедшихъ приказчика, отданнаго на «длящуюся экспертизу»: онъ покушался убить свою любовницу. Я зналъ эту исторію и зналъ, что двушка, которую онъ чуть не зарзалъ, была ему совсмъ не дорога, онъ тяготился связью, и любовница его подозрвала это. Такъ что даже, можетъ быть, съ горя отъ охлажденія этого, она и стала любезничать съ другимъ приказчикомъ, чмъ и вызвала катастрофу. — Скажите, пожалуйста, П***, - спросилъ я, выяснивъ изъ разговора съ нимъ, что дло имло именно такую нравственную обстановку, a не иную, — зачмъ же вы ва стну-то подзли? что васъ толкнуло подъ руку? П*** потупился.

— Товарищи засмяли, — сказалъ онъ.

— То есть?

— Издвались очень. Особенно Батистовъ Вонифатъ. Вотъ, говоритъ, ты въ гимназіи два класса былъ и романы изъ библіотеки читаешь, a образованныхъ чувствъ y тебя нтъ. Разв образованный, который интеллигентъ, попуститъ, чтобы Машка съ Иваномъ Абрамовымъ хвостъ трепала, поругая любовь и попирая сердце? Нтъ, образованный интеллигентъ должонъ проклясть рокъ судьбы и вонзить кинжалъ… А теб — коленкоръ мрять, a не любовь питать; ты чувствъ чести недоумваешь. Ну, я и того… вошелъ въ настроеніе.

Недавно я перечитывалъ «Врача своей чести» Кальдерона. A знаете ли, вдь эта «драма о ревности» — совсмъ не о ревности. Герой ея, по чувству, также равнодушенъ къ жен своей, какъ П*** — къ Машк, которая трепала хвостъ съ Иваномъ Абрамовымъ. Это — драма о человк, считающемъ себя обязаннымъ питать ревность, «вошедшемъ въ настроеніе». Жалкаго П*** ввелъ въ настроеніе Вонифатъ Батистовъ, a великолпнаго дона Гутьэреса — складъ кастильскаго общества, который указалъ ему, — какъ нравственный долгъ, — приличіе убить жену, хотя и невинную, и неслишкомъ любимую, по одному лишь подозрнію въ связи съ инфантомъ. И оба — какъ недалекій, темный прнказчикъ, такъ и блистательный грандъ Испаніи — увы! — родные братья по чувству. И, если бы не было въ Испаніи дона Гутьэреса, быть можетъ, небыло бы и П*** въ Россіи. Потому что условности романтической ревности вндрились въ Вонифатовъ Батистовыхъ и K° именно отъ дона Гутьэреса, размненнаго на алтыны и семитки въ бульварной уголовной литератур, съ запада навянной скверными переводами со скверныхъ подлинниковъ.

По природ русскій человкъ совсмъ не ревнивъ, ибо онъ весьма мало буржуа, a ревность, слагающаяся изъ института пріобртенія и охранительной боязни за собственность, несомннно буржуазное чувство въ основ своей, какъ бы его ни облагораживали съ поверхности. Великолпное tue la! Александра Дюма совсмъ не въ нравахъ русскаго народа, который, на дн своемъ, заявляетъ о неврныхъ женахъ, что «тмъ море не испоганилось, что собака воду лакала», a на верхушкахъ своего ума, чувства и нравственнаго развитія, устами величайшаго своего поэта, высказалъ величайшій кодексъ своихъ любовныхъ отношеній къ женщин:

Согласитесь, что отъ этого восьмистишія — цлую пропасть перешагнуть надо, чтобы восклицать, вмст съ Отелло: