Эдик держался уверенно и спокойно, и по нему нельзя было заметить, что лжет. Снимки подал торжественно, даже самодовольно засмеялся, приговаривая:

–  Вам понравится, шеф! Я старался, будьте уверены. Криницкая просто неотразима! Правда, сюжет несколько плакатный, но это по вашей части: публицистика. Идея борьбы за мир во всем мире. Ну как? А цвет? Даже самой Людмиле Михайловне не приснится такая красота!

–  Да, пожалуй, это твоя удача, Эдик. Молодец! Пойдет на первую страницу обложки. Дадим как есть, в цвете. Текстовку я сам напишу. Возможно, получится небольшая зарисовка. Вообще, я тут насмотрелся! Впечатлений масса! Да и ты подбросил мне материал для раздумий. Все думаю: кто же ты такой? Чего ты добиваешься, наскакивая на Оленича? А ведь не зря, а? Скажи честно, Эдуард.

Эдик помялся, вроде поежился, потом выпалил:

–  Конечно, не зря. Моя цель - унизить его. Я же не знал, что вы с ним давние друзья. Но сейчас думаю, что, даже если бы и знал, все равно поступил бы так…

–  Не пойму, что ты имеешь против капитана? Имей в виду, что, оскорбляя его, ты оскорбляешь меня. Понял?

Эдик смело поднял глаза на Кубанова:

–  Понял, шеф. И все равно не отступлюсь. Жизнь или смерть.

–  Но почему ты так ненавидишь Оленича?

–  Потому что он мой лютый, ненавистный враг!

–  Из-за чего вдруг? Если бы я знал, то и не посылал бы тебя сюда.

–  Если бы я знал, что такое со мной приключится, может быть, и не поехал бы сюда. Кто предполагал, что я вдруг затею такую битву с одноногим инвалидом? Но я бьюсь с ним не на жизнь, а на смерть. Вы непременно хотите знать причину? Мне, признаться, не хочется об этом говорить ни с кем в мире, но вас я уважаю. Вам скажу. Дело в том, что я влюбился в Людмилу Михайловну…

Феноген Крыж, вернувшийся следом за Кубановым и подслушивавший разговор под дверью, захихикал восторженно и сказал сам себе о сыне: «Ну, шельма! Как он ловко дурачит своего шефа!»

25

Крыж обрел уверенность, шагал по комнате и потирал большие крепкие руки. Даже лицо, изуродованное шрамом, расплывалось в улыбке, сизый рубец наливался кровью и блестел.

–  Еще немного, Эдик! Скажу тебе, сынок: капитан шатается. Вокруг него сильно штормит, у него большой крен, и он вот-вот пойдет ко дну. Чуть-чуть подтолкнуть - и ему крышка! Тогда мы можем спокойно ехать отсюда.

–  Но нельзя же все делать моими руками!
– раздраженно заметил Эдик.

–  Мы оба работаем. Оба! И ты не считайся: кто больше, кто меньше. Если уже разобраться, то ты ничего особенного еще и не совершил, а уже богач. Тот гребешок стоит уйму денег. Но не жалей, сумей подарить. Познакомился я с одним стоматологом-частником: зубы он мне осмотрел. Сказал, что крепкие и долговечные. Так что живем, сынок! Ну, отвалил он мне пачку сторублевок - за готовые коронки из чистого довоенного золота. Возьми на мелкие расходы. Тут триста рублей. Только помни: нужен еще один удар. Только один. Что, если мы пустим кровицу его сыну?

–  Разве парень угрожает тебе?

–  Но ведь ты сказал, что капитан его очень любит! Не так ли? А капитан мешает мне жить. И я хочу ему жестоко отомстить за пулю, за этот шрам через все лицо, за тот страх, который я тогда пережил. Только его смерть удовлетворит мою жажду мести.

–  Ого! Ты и вправду жесток. Неужели убийство может приносить удовлетворение?

–  И еще какое!
– Старик глянул в лицо сына пронзительными глазами, и Эдик увидел в них хищный блеск.
– Уничтожать врагов - удовольствие, какое дает самая любимая работа. Мы с Хензелем немало перерезали горлянок коммунистам и комсомольцам, партизанам да активистам.

–  Тебя могут повесить без суда и следствия. Теперь я понимаю, почему так часто вздрагиваешь, сжимаешься от страха, паникуешь: ты стоишь на скамейке и петля у тебя на шее…

–  Но стоит убрать свидетелей… Оленича и Дремлюгу - последних свидетелей, и тогда все нипочем.

–  Вдруг еще кто-то найдется?

–  Нет, с того света не возвращаются.

–  Но ты же говорил, что у тебя есть еще сестра в Таврии.

–  А что - сестра? Она как все. Может быть другом, а может и врагом стать.

–  Она знает, что ты творил?

–  Нет. Но она уверена, что я погиб. И мое имя высечено на обелиске в их селе. Я ведь оттуда пошел на фронт.

–  Тогда, значит, тебе там появляться вообще нельзя.

–  Нельзя. Только ночью. Только один раз. И только на Лихие острова, чтобы забрать свой тайник.

–  И что же ты думаешь о сестре? Ведь она может опознать тебя?

–  Она как все… Если вдруг случайно даже увидит меня и узнает - не миновать ей болот у Лихих островов.

–  Говорил, Оленич и Дремлюга - последние свидетели, а оказывается, тебя вся Таврия знает!