— Но про нас с Алисией ты откуда знаешь? Мы совсем другие люди.

— Неважно, какие. Вы живете в комнате с ребенком и даже не можете поцеловаться как следует.

Я не знал, что сказать. Как раз сегодня днем мы после долгого перерыва целовались.

— Мы с твоей мамой жили в конце как брат с сестрой. И по-плохому. Без всякого инцеста.

Я скорчил рожу. Шутки у него были мерзкие, по большей части. Голубые, усыновившие ребенка, инцест — ему все равно.

— Извини. Но ты понимаешь, о чем я. Мы с него глаз не сводили. С тебя, в смысле. Знаешь, каждую минуту: «Он дышит? Он покакал? Ему не надо сменить подгузник?» Только это мы и говорили. Друг на друга и не взглянем никогда. Когда ты постарше, все ничего, потому что у тебя что-то было до этого и ты надеешься на что-то потом. Но когда тебе шестнадцать... Я маму-то твою знал тогда всего с гулькин нос. Это все было одно воображение.

— Где вы жили?

Я прежде их об этом не спрашивал. Я знал, что мы не всегда жили в нашей нынешней квартире, но никогда не интересовался тем, что было до того, как я оказался в состоянии что-либо запомнить. Теперь мне показалось, что об этом времени стоит кое-что узнать.

— С ее мамой. Твоей бабушкой. Мы ее чуть не убили. Сплошные крики...

— Мама говорила, что я был тихим ребенком, как Руф.

— Ты-то был золотце. Нет, это она все время кричала. Мы поженились, как только выяснили, что мама ждет тебя, так что все было иначе. Больше давили на меня, что ли. И потом тесно там было, у твоей бабушки. Помнишь ее квартиру?

Я кивнул. Она умерла, когда мне было четыре года.

— Но знаешь... На самом-то деле это не так уж сильно отличалось. Комната есть комната, правда? Все, что я хочу сказать, — никто не ждет от тебя, что ты будешь мертвой хваткой держаться за это. Будь хорошим отцом — не то я сам с тебя шкуру спущу... — (Тут я засмеялся. Мой непутевый папаша учит меня быть хорошим отцом!) — Но, с другой стороны... не позволяй этому убить тебя. В твоем возрасте любые отношения — на пять минут. А если у вас еще и ребенок — вообще на три минуты. Не пытайся сделать так, чтобы они были последними в твоей жизни. Ты же не знаешь, что случится сегодня до ужина.

Мой папа, может быть, самый бестолковый взрослый человек, которого я знаю. Вероятно, он вообще самый бестолковый, не считая Кроля, но того и за человека считать нельзя. Как же так вышло, что именно он сказал мне единственную осмысленную вещь за целый год? Внезапно я понял, почему ТХ рассказывал мне истории про пепел своего отца. Он пытался объяснить мне, что я должен воспринимать своего так, будто он настоящий отец, тот, кто может сказать мне что-то ценное, что-то по-настоящему полезное. Если бы ТХ попытался сделать это в любой другой день моей жизни, это была бы пустая трата времени. Но это значит, ТХ — гений, правда?

Но, с другой стороны, может, если бы мой папаша не сказал мне этого, у нас с Алисией не возникло бы спора, когда я пришел домой. Она спросила, куда мы положили Руфа в машине, а я ответил, что мы поставили его переноску на заднее сиденье и ехали очень медленно, а она рассердилась. Она сказала про моего папу кое-что, на что я в другой день возражать бы не стал, но поскольку его советы оказались небесполезны, я за него заступился. А защитить его — означало наговорить про родителей Алисии кучу вещей, которых говорить не стоило бы.

Я не думаю, что та ссора, которая случилась у нас с Алисией через пару дней, как-то связана с моим папой. Речь шла о том, что я уселся на телевизионный пульт, и каналы все время прыгали. Не помню, почему я сделал это. Может, просто чтобы позлить ее. И мой папа не имел вроде бы отношения к другой ссоре, которая состоялась на следующий день — из-за футболки, валявшейся на полу целую неделю. Во всем этом была моя вина. И футболка тоже. Это была футболка Алисии, но я по ошибке взял ее — и бросил на пол. Я не подумал: «Ох, это не моя футболка», и я не вредничал: «Нет, я не буду поднимать ее, пусть даже я раньше носил ее, потому что это не моя футболка». Я просто не видел ее, как не помните вы магазины, которые вам не нужны, как не замечаете уборщиков и почтальонов, и так далее. Я не зарегистрировал ее в своем сознании. На мой взгляд, однако, не надо было доводить это до той стадии, не то скоро вообще любая вещь окажется на полу и по ней будут топтаться ногами.

Все валилось из рук. Я напоминал учителя, который не может удержать внимания класса. Какое-то время все было нормально, потом случилось одно, другое, затем каждый день стало что-то происходить, потому что ничто этим вещам не мешало проистекать. Все это было суета.

Когда я решил вернуться домой, с ссорами было уже ничего не поделать. Так или иначе — вот что мы высказали друг другу. Я пришел ужасно простуженный, и ночью кашлял и чихал, и будил Алисию, которая пыталась поспать хоть немного. И ей не нравилось, что я касаюсь Руфа и передаю ему своих микробов, хотя ее мама и говорила, что это хорошо для его иммунной системы.

— Я могу, если хочешь, спать в гостиной на диване, — предложил я.

— Не надо.

— Да все нормально, мне там будет хорошо.

— Почему бы тебе не спать в кровати? Например, в комнате Рича?

— Да, — ответил я без особого энтузиазма, — можно и так. Но это же соседняя комната, правда?

— Ага. Ты имеешь в виду, что я все равно тебя буду слышать.

— Может быть.

Мы оба делали вид, что всерьез задумались. У кого первого хватит смелости?

— Ты, конечно, можешь вернуться к себе домой... — сказала Алисия и рассмеялась, как будто желая показать, какая безумная это идея.