— Над думать.

— Над думать? Тебе лет сколько? Я сломался на иноходи собственного сердцебиения, а у тебя ещё остались друзья, которых можно скрутить в аварию. Вот так,

мальчик, осмотри единственный сувенир, бери его или оставь — а потом затвердей и деформируйся.

— Деформироваться.

— Всё, что тебе надо делать, это выйти через борт — отрастить рёбра вместо волос. Спроси у земли её длинное имя. Боже мой, твари храпят в бою прямо здесь, сынок. Трицератопс всегда получает своё первым. Это несмотря на рога. И панцирь, о Господи. Сходи с этой темой в суд и увидишь, насколько честной может быть жизнь.

Он вогнал кулак в космическое насекомое за стойкой, превратив его в клей.

— Они здесь используют динозавров для удовольствия — о, этому не обязательно верить. И остальному, что я говорю — с какой стати? Просто обещай, что потом не придёшь сюда в поисках хорошего обслуживания. Я притворюсь, что не знаю тебя — или ещё что. Ну, что ты скажешь, молодой человек?

— Что это вы пьёте сэр?

— Это жидкость кислотного цвета, видишь?

— И что это?

— Ракетное топливо.

— Ракетное топливо?

— Для самолётов вертикального взлёта. Честнее не скажешь.

— Мне пора идти.

— А? Но мы же только нашли общий язык.

— До свидания.

— Эй — эй ты, с хрящевым значком! А ну вернись!

Обнаружил, что не могу сматываться с той скоростью, к которой привык. “Спазмы, вызванные говенными идеями других людей, вклинились в модальность твоего движения, — сказал доктор. — Ешь больше фруктов и говори всем, кто подходит близко — спрыснуть на хрен и сдохнуть.”

— Сигарету?

— Не обращайте внимания, если я закурю. Эта пачка сигарет полна встречных обвинений, правда?

– Да.

— Так и думал. Знаете, вы весьма сложный человек. Как вам это удаётся?

— Гимнастика таксы.

— Бросьте.

Я всё больше и больше убеждался, что со мной всё в порядке. Азиатские хирурги осуждали размер моих глаз.

— Ты всегда так выпучиваешься? — сказал один говорящий по-английски.

— Только когда кто-то другой берёт счёт, — сказал я и смотрел, как он переводит мой комментарий своим коллегам. В испуге они принялись балаболить по-своему и спихивать меня с операционного стола в звон режущих инструментов.

— Как вышло? — протестовал я, указывая на главного. — Его модернизировали до кошмарного охранника, а меня обрезали до талисмана.

Тут на них набросились истинные ужастики. Я появился у местного аптекаря со словами: “Фармацевтический друг, мы снова встретились в морщинистой глотке сваленных странностей”, что стало началом конца. За решёткой — и сомнения шепчутся тише, чем рвутся волосы, когда они преследуют несомый ветром лепесток прибыли. Это и мои взгляды в окно психиатра в другой день, и как он по самой крайней мере пришёл в ужас, когда я шепнул почти неслышно: “Первый импульс к жизни — ошибка, о которой мы сожалеем оставшееся время, острое осознание глотки смерти, летучие мыши, когда они сокрыты, змеи и их непредсказуемость, жирафы с их глазами не сияющими. Это всё мои враги, загрязняют мой горизонт и воют без антракта. Когда мой корабль приплывёт, его поведёт ублюдок и команда троллей. На корме и носу канаты, увешанные ушами спаниелей, а паруса заштопаны мясом министров. Усики — плети и груз гуано.” Запомни. Потом всё рассказал в баре.

— Сделал их одной левой, а? — сказал Минотавр. — Шагай ужасней, брат — твоя заносчивость ухом к уху становится слишком лёгкой.

— Хотел бы я, чтобы у меня так вышло, — сказал Эдди задумчиво.

Боб услышал, и на него накатило.

— Твои уста глотают регулярную зарплату воздуха, да? Растительность выверена вдоль твоего пути? Значит, ты существуешь.

— Оставь его в покое, брат, — засмеялся я дружески. — Перемена имиджа, в этом всё дело. Маска и бензопила могут быть тем, что надо. Обдумай на досуге, Эдди.

— Бредущий по мусору ангел нанюхался миазмов, а? — презрительно хрюкнул Боб, и я решил, что игнорировать его — вполне оправданно. — Надо думать, путешествие в ад с Эдди тоже было шуткой? Кто когда-нибудь слышал про допрос прерафаэлитов? — под влиянием убеждения, приближающего конец его жизни, он предложил совсем отбить мне голову.

— Когда набрасываются под сомнением, а, Боб? Безукоризненная видимость встречается куда реже, чем разговоры, требования и очерствение сердца. Это не лучший путь, брат. Мы в центре интенсивной жары, сущий Сириус отговорок. И я задыхаюсь от смеха на заводе литых дисков. Приятель, я стою здесь как вознёсшийся Христос.

По сигарете в каждой ноздре, я сберегаю время себе и другим. Моллюски зевают, как мусоровозы, когда я появляюсь с открывалкой. Посольство вызывает меня и говорит бастардо, даёт пощёчины моим собственным паспортом. Нить нервов бабочки удерживает мои добродетели.

— Твой дождь оставляет автографы на наших улицах исчезающими чернилами, это нормально? — громыхнул Боб. — Ты шарлатан, вот ты кто.

— Говоришь, я шарлатан, а?

— Именно это я и сказал, ты, ублюдок, а теперь попробуй объяснить мне, почему ты считаешь иначе.