После обращения Ямамото произнес речь начальник морского генерального штаба Нагано. Затем сфотографировались на память и в столовой подняли рюмки с холодным саке, сопровождавшимся «каштанами победы» и сушеными моллюсками.

Ямамото поинтересовался у Фучиды, каково точное время атаки; Фучида рассказал, как получилось, что она началась раньше на пять минут.

— Думаю, не стоит сетовать на какие-то пять минут, — утешил Ямамото.

Но Америка успела охарактеризовать налет как «предательское, трусливое нападение», и уже стала знаменитой фраза «Помни Пёрл-Харбор!» — кажется, это беспокоило Ямамото всю оставшуюся жизнь.

Если изучить обстоятельства, приведшие к «трусливому нападению», которое не давало покоя Ямамото, станет очевидно, по крайней мере на поверхностный взгляд — японская сторона проделала грубую работу. Но посмотреть глубже — столкнешься с кучей загадок; ответы на них неясны до сих пор, и невольно задумываешься: неужели успех Гавайской операции достигнут благодаря «божественной помощи»?

5 ноября того же года специальный посланник в США Кюрюсю Сабуро в большой спешке покинул Токио, — отправление «Чайна клиппер» из Гонконга задержали на два дня, чтобы дать ему возможность собраться. Одна версия, почему послали Кюрюсю, гласит: чтобы не допустить успешного завершения переговоров с США, а также ограничить в действиях посла Номуру Кичисабуро, который вел эти переговоры с вполне добрыми намерениями. Однако, читая собственные дипломатические мемуары Кю- рюсю, к такому выводу никак не придешь. Сам Кюрюсю, по крайней мере, такого желания не имел.

По приезде в Вашингтон Кюрюсю примкнул к Ному- ре в искренних попытках достичь какого-нибудь урегулирования. И президент Рузвельт, и государственный секретарь Халл поначалу были настроены весьма дружески и даже весело. Однако, несмотря на дружескую атмосферу, американцы в ходе переговоров поставили ряд важных вопросов. Основным камнем преткновения стал Трехсторонний пакт с Германией и Италией; факт, что Япония ищет соглашения с США, сохраняя при этом нетронутым Трехсторонний пакт, государственному секретарю, возможно, понятен, но для общественного мнения Америки неприемлем. Нацисты ненасытны; в конце концов, они все равно обратят свой хищный взор в сторону Америки. Затем, если Гитлер продолжает одерживать победы, он вполне естественным образом двинется в Юго-Восточную Азию и нажмет на Японию; трудно понять, почему Япония этого не осознала. Для Америки огромным шоком стала оккупация южной части Французского Индокитая японскими войсками после открытия переговоров между Японией и США; более того, из самых последних донесений разведки вытекает, что для Америки есть опасность пережить еще один шок. Однако «между друзьями не бывает последнего слова» (эту фразу использовал сам Рузвельт); Америка наконец согласилась с предложением Кюрюсю, что войны можно избежать, в случае если президент пошлет его величеству императору личную телеграмму.

Это предложение реализовано. На пути телеграмму задерживали самые разные лица, и она дошла до императора только в 3.00 8 декабря, за девятнадцать минут до того, как Фучида дал многократный сигнал «то» для захода на атаку над островом Оаху. Говорят, прямой причиной обструкции явился подполковник по имени Томура в дивизионе связи генерального штаба, который в тот день дал указание автоматически задерживать на десять часов все зарубежные телеграммы, даже личные телеграммы президента Соединенных Штатов.

Итак, намерения Кюрюсю расстроены, но интерсно отметить, что вопросы, поднятые Рузвельтом и Халлом, почти полностью совпадают с теми взглядами, которые Ямамото вместе с Йонаи постоянно отстаивал с тех времен, когда был заместителем министра.

Поначалу Халл был очень любезен с Кюрюсю. Однако с началом переговоров 22 ноября его манеры вдруг стали холоднее, а поведение ужесточилось. Когда 26 ноября Номура и Кюрюсю получили от Халла ноту, их, как пишет Кюрюсю, охватили ужас и отчаяние. Единственно возможное объяснение — Халл, что-то узнавший, соответственно себя настроил. Нота Халла, ставшая впоследствии знаменитой, включала требования (среди них полный вывод японских войск из Китая и Французского Индокитая; непризнание режима Ван Чингвея; расторжение Трехстороннего пакта), едва ли приемлемые для Японии, а еще менее — для японской армии.

В журналах Генри Стимсона, тогдашнего министра обороны, есть запись о том, что Стимсон говорил с Халлом по телефону рано утром 27 ноября и Халл заявил:

— Я умываю руки, теперь решать вам с Ноксом — армии и флоту.

Длинная кодированная телеграмма, содержавшая японский ультиматум США, разбитая на четырнадцать отдельных разделов, доставлялась в японское посольство в Вашингтоне в течение ночи 6 декабря и раннего утра 7 декабря. Помимо упомянутых четырнадцати телеграмм, примерно в то же время поступило вводное сообщение, объявляющее неизбежным предъявление ультиматума, и телеграмма, уточняющая время его вручения.

7 декабря было воскресенье; персонал посольства работал даже по выходным, но обычно люди появлялись в своих кабинетах позже, чем в рабочие дни. Доставленные телеграммы просто так лежали в почтовом ящике посольства. Немного позже девяти, когда помощник военно- морского атташе в Вашингтоне дошел до дверей своего офиса, он заметил на верхних ступеньках несколько бутылок молока и объемистую пачку воскресных газет; никого еще нет, но почтовый ящик переполнен телеграммами и письмами. Пробормотав про себя что-то о расхлябанности посольского персонала, он рассортировал бутылки, газеты и телеграммы на те, что предназначались для посольства и для офиса военно-морского атташе. Даже он не знал, что в тот день начнется война.

Если в офисе атташе не возникало каких-то особых дел, то после обеда чиновники обычно играли в гольф. Помощник быстро просмотрел газеты, не найдя ничего особо интересного или стоящего, чтобы сообщить в Токио. Вышел из офиса, наскоро поел, а когда вернулся, застал совершенно другую атмосферу. Прибыли работники посольства и начали дешифровку вводного сообщения; в нем говорилось: окончательное сообщение будет вручено около 13.00 7 декабря по вашингтонскому времени, или в 3.00 8 декабря по токийскому времени. Вводное сообщение содержало только одну фразу от министра иностранных дел Того для посла Номуры: