–  Слышь, дядь Миш, а немца покойного ты тоже к себе на постой взял?
– со смехом спросила сердобольная соседка, что жила напротив колодца.

–  Закопал я его в овраге, чтоб вони не было.

–  А кобеля чем приручил? Иль по-немецки с ним разговаривал? Так ты, вроде, только по-русски, и то с матерком… Ха-ха…

–  Лаской, Катерина, лаской, она на всех языках одинаковая.

–  И как же теперь величать кобеля-то, ведь он наши клички не признает?

–  Геббельсом назвал, уж больно громко лает. Да и ему, может, понятнее будет.

С неделю соседи ходили к дяде Мише «на погляд»: кого интересовал мотоцикл, кого пес по кличке Геббельс.

–  Дядь Миш! Ты ему чего б покороче придумал. И потом, Геббельс - это фамилия. Кто ж собак по фамилии называет?
– приставал местный грамотей, списанный из армии еще в Гражданскую по недостатку зрения.

–  А как Геббельса зовут?

–  Да вроде Иозеф.

–  Так давай его Иозефом звать.

Прошел месяц, и к дяде Мише нежданно-негаданно явился участковый.

–  У тебя, Никулин, говорят, диковинная собака завелась, - спросил с порога.

–  Да вон она, в конуре, на тебя даже не глянула, видать, форму уважает.

–  А зовут ее как?

–  Иозеф.

–  На немецкий, значит, манер? А когда тебе его позвать надо, ты как кричишь?

–  Как, как, Иоська, Иоська, ко мне, сукин сын!

–  Иоська?.. Иосиф, значит… Чего это ты замер, дядь Миш?

Только теперь до лесника дошло, что кто-то из деревенских при случае, а то и нарочно, рассказал в районной милиции, что завелась в деревне псина, которую зовут… Хорошо, в начальниках райотдела НКВД ходил ганинский парень, которого Никулин знал с пеленок.

–  Ты вот что, дядь Миш, зови его, как хочешь, но только вождей мирового пролетариата не трогай, а то… сам знаешь. А за мотоциклом я в следующий раз приеду, это трофей Красной Армии, а ты его в свой сарай припрятал. Бывай!

…Лесник повесил на крюк длинный кожаный ремень, которым иногда пугал Геббельса, и соскреб грязь, налипшую на обрезанные старые сапоги. Мартовская ночь была на удивление теплой и лунной. Можно было еще покурить минуту-другую, да вот табачок остался в доме… Никулин решил сходить в сени, свернуть самокруточку, но пес вдруг опять залаял, выскочив из своей будки.

–  Да что тебя расхватывает-то среди ночи!
– сердито прошипел дядя Миша и топнул ногой.
– Марш на место!

Геббельс не унимался. Лесник с крыльца попытался разглядеть кусок деревенской улицы за забором, не увидел ничего, что могло бы встревожить пса, и поднял голову кверху. Подсвеченные матовой луной, высоко в небе раскачивались несколько парашютов. Лай собаки перекрывал легкий гул самолета. Никулин прикинул, что парашютисты должны приземлиться километрах в двух-трех от деревни. «Кто такие, чьи, откуда?» Самолет уходил в сторону линии фронта. «Немцы? А что им здесь делать вшестером… да нет, вчетвером, там каких-то два мешка?» - Никулин рассмотрел приближающиеся к земле парашюты. Вот уже два года война была далеко от деревни Ганино. О ней напоминали только редкие письма-треугольники и газеты, которые раз в неделю привозил почтальон. Зимой и того реже. Радио в деревню обещали провести как раз весной 1941-го, да на тебе, не успели!.. О телефоне здесь не мечтали, да и кому звонить?.. Начальство, коли надо, запрягало тачанку - и в Шапошниково, там в сельсовете стоял аппарат, который берегли и абы кого к которому не допускали.

«Завтра надо сходить в Шапошниково… если они сегодня ночью здесь не объявятся», - подумал Никулин, еще раз цыкнул на собаку и вошел в дом. Пробравшись в полутьме в «залу», освещенную тусклым пламенем лампадки, извлек из-за сундука завернутый в старые тряпки немецкий карабин, доставшийся вместе с мотоциклом, но почему-то не конфискованный как «трофей Красной Армии», осмотрел снаряженный магазин, потрогал затвор и лег спать.

…Даже легкий свист в заснеженном, сумрачном лесу был слышен издалека. Волков снова дал сигнал и прислушался. Кажется, справа треснула ветка, потом еще раз… Кто-то пробирался… Через минуту можно было различить сап и кряхтение человека, несущего по трудной дороге тяжелую ношу.

–  Веселов, ты?
– громким шепотом спросил Волков.

В ответ сквозь ветки мигнул фонарик.

–  Я, я. Снег-то какой глубокий… Россия-матушка.
– Человек появился неожиданно и совсем рядом, поставил на землю, судя по всему, тяжелый чемодан и присел на него.
– С прибытием на родную землю, командир.

–  Где остальные?

–  Корытко спускался в полусотне метров от меня, должен быть где-то рядом. А Сименцова я потерял из виду еще в воздухе. Думал, он впереди, а присмотрелся - грузовой мешок…. А ну-ка, что там… да нет, левее…

–  Кажется, фонарик.

–  Это Сименцов… Точно… Рядом… Сименцов!
– сложив ладони рупором, крикнул Веселов.

–  Я здесь!
– донесся из-за деревьев совсем мальчишеский голос.
– Зацепился парашютом, хорошо, невысоко, обрезал стропы. Утром его надо будет снять.

–  Не утром, а сейчас, - приказал Волков, - рядом, километрах в трех, деревня. Слышал, собака лаяла? Откуда в деревне собака? Или люди, или волки давно уже всех поели. Значит, там есть кто-то не местный. Кто? Охотники? На нас… Появится Корытко, пойдете с ним, соберете парашют, закопаете - и назад. А мы с Веселовым пока присмотрим место для ночевки и проверим рацию. А вот и последний!..