— Есть у меня друзья на китобое, — продолжал как ни в чем не бывало Гарри. — Ихний кок просто сухопутная крыса: добавки жалеет лишний раз плеснуть моряку! — и скучный такой, словно нафталином его посыпали. Этот нафталинный кок хочет осесть в Одессе. Ну, а раз так — вся команда спит и видит снова заполучить к себе Гарри Боцманова. Будешь мне писать на китобойное судно?

— Буду, если не забудешь прислать адрес.

— Это намек на то, что в прошлый раз забыл? Тогда же ты был маленький, о чем бы я тебе писал? А теперь ты взрослый, умный человек. Не совсем, положим, умный… Я бы лучше тысячу раз кукарекнул… Черт с ним, лучше кукарекать, чем потом лежать и кашлять. Разве не так?

— Может, и так, но я лучше бы умер, чем стал терпеть издевательства какого-то подонка.

— Гм, понимаю тебя, браток! Со мной было нечто подобное, когда я плавал на «Морском коте»…

Гарри так и не рассказал свою историю. Вошла Зинаида Владимировна, пощупала пульс и нашла, что на сегодня посещений хватит. Уходя, Гарри шепнул мне:

— Насчет Лизы ты, браток, не бойся—сто пар глаз за ней доглядывают. Ничего плохого с ней не случится. Я еще погуляю на вашей свадьбе, если, конечно, пригласите и если я не буду в это время в далеком плавании. Поправляйся, Коля!

После него стало тихо и тоскливо. В соседней палате сестра звенела пузырьками. Пахло лекарством и дезинфекцией. В коридоре переругивались санитарки. Ко мне было зашел больной из соседней палаты, но я сделал вид, что сплю.

Выздоровление затягивалось, больница надоела мне до чертиков, и я стал настойчиво просить Зинаиду Владимировну, чтобы меня выписали.

— Но ты еще температуришь, — с досадой возражала она.

— Оттого и температурю, что в больнице, — резонно доказывал я.

— Тебе вообще теперь противопоказано Заполярье. Надо возвращаться в Москву.

Глаза ее смотрели на меня с жалостью. Она размышляла вслух.

— Отец работает в Антарктиде… Гм, думаю, мать сумеет устроить тебя в хорошую больницу? Там тебя подлечат. Потом в санаторий месяца на три… куда-нибудь на берег моря. Да, похоже, ты у нас не поправишься… Ладно, я тебя выпишу, буду навещать. А пока мы изыщем способ отправить тебя в Москву. Что ты так побледнел?

— Зачем же в Москву… Дома…. ну, в обсерватории я быстро поправлюсь и приступлю к работе.

Зинаида Владимировна отвела глаза.

— Разве я уже и работать… не смогу? Как же…

— Не волнуйся. В этом году не сможешь. Пройдешь комиссию… Тебе дадут вторую группу. Может, первую.

— Какую… вторую? — не понял я.

— Инвалидности. Вторую группу. Что ты так все воспринимаешь? Это же временно. Тебе необходим щадящий климат. Средняя полоса России. Ни жары, ни холода… А пока мы выпишем тебе бюллетень. Не расстраивайся. Все идет нормально.

Марк прилетел за мной на вертолете. Утром я принял ванну, побрился. С чувством освобождения надел свой костюм. С Марком были и Абакумов, и Бехлер. Оба сияли от радости, что я возвращаюсь. Я старался не делать резких движений: чего доброго, пойдет горлом кровь и меня не выпустят из больницы. Утром я нарочно не додержал термометр — получилась нормальная температура.

Провожать высыпала вся больница: санитарки, врачи и сестры. Больные приникли к стеклам и махали руками. Я изо всех сил крепился. Но когда вертолет поднялся, в изнеможении закрыл глаза.

— Устал! — крякнул Абакумов с сокрушением. Так с закрытыми глазами долетел до плато. Встретили меня буквально все. Я чуть не заплакал — так был растроган общей радостью. За что они, собственно, меня любят?

В кают-компании был накрыт стол для праздничного обеда. Женя крепко пожал мне руку. Он немного загорел, лицо его обветрело. Валя Герасимова, не стесняясь, целовала меня, словно родная сестра. Лиза стояла в отдалении и смотрела грустно и пристально. Внутри у меня будто что-то оборвалось. Но я улыбнулся ей. Гарри в белом колпаке и халате помахал мне разливательной ложкой.

— Напоминаю, товарищи, через час обед, — сказал Женя.

— Сегодня у нас выходной в твою честь, — пояснил Марк, когда мы вошли в нашу комнату. — Ты очень устал, полежи пока.

Марк помог мне раздеться и уложил в постель.

— Может, тебе не надо идти на этот обед? — спросил он встревоженно.

— Ничего, Марк, я отдохну.

— Можно и там лежать… Стол мы придвинем к дивану.

— Буду возлежать как древний римлянин?

Обед прошел благополучно. Они не очень приставали, чтобы я ел. Я выпил немного шампанского, несколько глотков. С радостью всматривался в дорогие лица, такие оживленные и веселые. Разговор за столом велся на самые разные темы. Как всегда, больше всех острили бородачи геологи.

После обеда меня уложили на диван, стол убрали и начались танцы, Конечно, первым делом, твист. Они и Лизу научили. Она отплясывала по очереди со всеми ребятами. Женя «твистовал» с Валей Герасимовой, да так, что все бросили танцевать и смотрели, смеясь, на двух директоров. Поскольку женщин явно не хватало, танцевали и без оных — друг с другом.

В общем, было как будто весело и дружно. И все же у меня создалось впечатление, что это все камуфляж. Искусственное примирение между коллективом и директором, чтоб создать видимость истинного праздника. Им всем давно требовалось отдохнуть и повеселиться. При Ангелине Ефимовне каждый день немного танцевали, пели под гитару, а иногда веселились напропалую. Она сама, хоть ей под пятьдесят, очень веселая. А Женя сухой и холодный. Прежде он не был таким.