— Сколько у тебя книг! — сказал Сергей, с восторгом оглядывая стеллажи.

— Здесь и мои, и Марка. А ты любишь читать?

— Романы не очень, там ведь все выдумано. Я больше люблю про животных.

Сергей внимательно смотрел на меня. Глаза у него были большие, синие, чуть выпуклые. Вообще это был красивый парень! Его портило только выражение не то что затравленности, а какого-то ожидания плохого. Будто он ждал, что его сейчас вот-вот ударят. Он даже втягивал иногда голову в плечи и щурился. Несомненно одно, жизнь отнюдь не баловала этого парня.

Я налил ему и себе чаю, сделал бутерброды. Он стал есть, посматривая на меня исподлобья, и вдруг спросил:

— Ты, конечно, не веришь в бога?

— Нет.

— Но ты же не можешь знать точно, есть он или нег?

— А ты верующий? — Я не удержался от улыбки.

— Прежде не верил, — серьезно сказал Сергей. — Рос-то я среди неверующих. А сейчас меня вопросы одолели. Если по-ученому на них не ответить, то значит… Случай с тобой вот тоже…

Кажется, я покраснел.

— При чем здесь случай со мной?

— У тебя дух оказался выше телесной немощи.

— Но когда фашисты пытали партизан, требуя выдать…

— Понимаю, — перебил он, — и у них дух был сильнее тела, если они шли на смерть. Когда Гусь бил тебя смертным боем, я вдруг подумал: «А если бог есть и все видит?»

— Однако за меня вступился цыган Мору, а не ты! — не удержался я.

— Ну, правильно. Я же еще был прежний, скот и подонок. Но когда Гусь бросился с ножом на Мишку, я первым вступился…

Сергей вздохнул прерывисто, как вздыхают дети, наплакавшись.

— Не могу больше ни ругаться, ни слушать. Обрыдло. Почему же обрыдло вот так сразу? Если бога нет, то откуда произошло угрызение совести? Может наука объяснить?

— Может, — мрачно сказал я. Меня грызло свое горе. Сергей немного подождал, что я скажу, но я молчал,

и он продолжал:

— Люди — везде люди, плохое переплелось с хорошим так, что не растащишь. Но есть же просто хорошие? Целиком?

— Конечно есть. Когда человека что-нибудь захватит целиком и он уже о себе не думает, о своей выгоде, а лишь о том, чему посвятил свою жизнь.

— Кабы ты знал, Коля, как мне хочется жить спокойно. В монастырь бы ушел. Ты только представь. Тишина… Кругом лес, огороды, пасека. Все любят друг друга, как братья. Да вот насчет бога-то еще сомненье берет…

— «Братья», — усмехнулся я. — Сергей, а за что ты в колонию попал?

— А за хулиганство же! Я малый-то был озорной, а как подрос, просто спасу нет. Вся семья у нас какая-то пропащая.

— Что ты!

— Да. Всяк по-своему пропал. Мы же деревенские, с Ветлуги. Село Рождественское. Весь наш род испокон веков жил в деревне. Не уехали бы из Рождественского, ничего бы этого не случилось. Корни у нас слишком глубоко проросли в землю: на новом месте уже не приросли.

Отец работал на заводе честно, но без души, душа там осталась, на Ветлуге, — стал пить и скоро помер. Остались мы четверо: дедушка, маманя, четырнадцатилетний балбес — я да грудная сестренка Танюшка. И мать, и дед работали на строительстве. Мать — каменщицей, дед — плотником. Работали неплохо. Квартиру им дали отдельную, двухкомнатную (еще при отце). Внизу магазин, за углом кино, напротив школа, куда я ходил. Все удобства под рукой. Только не в коня корм. От тоски чахли. Так и не привыкли к городу. Матери все воздуху не хватало. Плакала… А деду Рождественское мерещилось. Сна совсем лишился. Начнут они с матерью вспоминать корову Буренушку. Как телилась; как заболела раз, и дед в метель за ветеринарным фельдшером ездил. С дороги сбился. Чуть не замерз. Все-таки привез этого фельдшера. Спасли Буренку. Хорошая корова была. Выйдешь ночью на двор, а она тыкается теплой мордой в руку. Дед, бывало, начнет рассуждать, а мать ему поддакивает. «Какая это, говорит, жизнь в городе? Живем на пятом этаже. Квартир этих, как сот в улье».

Не легче и мне было. Учителя говорили: трудный, озорник. А тут еще ребята насмехаются: говорю не так. У нас ведь заместо «ч» выговаривают «ц»: «Поцему? Зацем?» Начну у доски отвечать — класс со смеху так и грохнет.

Все чаще вспоминал деревенских… Как мы озоровали, по огородам лазили, по садам. В лесу каждый кустик знали. Где какое гнездо. А то засучим штаны выше колен да ищем броду. А не найдем — вплавь через Ветлугу. На той стороне ягод больше в лесу было. Когда в город переезжали, дед вырезал себе на память ясеневый посох… Держал его в изголовье. Все мечтал: возьмет этот посох и пойдет с ним домой, на Ветлугу, умирать.

— Ну, а почему не вернулись? Сейчас же лучше стало в деревне.

— Кому возвращаться-то? Ни матери, ни деда сейчас в живых нет. Они без меня уже умерли.

— Подожди… А где же твоя сестренка?

— Танюшка-то?

Сергей смущенно посмотрел на меня.

— В детдоме она. Я, видишь, какой шелопутный. Куда я ее возьму? При моей жизни… В общежитие?

— А кем ты работаешь на руднике?

— Сейчас в плотничьей бригаде. Я же хороший плотник: дед научил. Я и слесарить умею. Могу машину водить, но правое нет. Думал на лето с геологами уйти.