(63) Однако попечение о людях он сделал главным началом, каким оно и должно быть у тех, кто намеревается и в отношении остального узнать истину. Ибо он очень живо и ясно припоминал множество случаев из своих прежних жизней, которые прожила когда-то давно его душа перед тем, как была заключена в это тело, и с помощью несомненных доказательств утверждал, что он был Эвфорбом, сыном Панфоя, противником Патрокла, и из стихов Гомера особенно восхвалял следующие. Эти посмертные стихи себе самому пел он под аккомпанемент лиры с особенным вдохновением и отчетливой декламацией:

Кровью власы оросилися, сродные девам Харитам,

Кудри, держимые пышно златой и серебряной связью.

Словно как маслина древо, которое муж возлелеял

В уединении, где искипает ручей многоводный,

Пышно кругом разрастается; зыблют ее, прохлаждая,

Все тиховейные ветры, покрытую цветом сребристым;

Но внезапная буря, нашедшая с вихрем могучим,

С корнем из ямины рвет и по черной земле простирает,

Сына такого Панфоева, гордого сердцем Эвфорба

Царь Менелай низложил и его обнажал от оружий.100

Рассказ о том, что в Микенах в храме Геры Аргивской вместе с троянской добычей лежал и этот щит фригийца Эвфорба, мы опустим, так как он слишком хорошо известен101. К тому же мы всем этим хотим показать только то, что он помнил свои прежние воплощения и потому стал заботиться о других людях, припоминая, какие прежде они прожили жизни.

(64) Считая, что это попечение о людях проще всего осуществлять через органы чувств, с помощью которых можно созерцать прекрасные формы и виды, слушать прекрасные песни и ритмы, он сделал музыкальное воспитание главным, прибегая к некоторым мелодиям и ритмам, посредством которых излечиваются человеческие нравы и страсти и устанавливается изначальная гармония душевных сил. Он также придумал средства сдерживать и исцелять болезни души и тела102. И, клянусь Зевсом, более всего этого достойно упоминания то, что он для своих учеников упорядочил и привел в систему так называемые "настраивающие" и "смягчающие" мелодии103, с божественным искусством придумав сочетания некоторых диатонических, хроматических и энгармонических мелодий104, при помощи которых он легко обращал и приводил страсти души (печаль, гнев, жалость, глупую зависть, страх, различные влечения, ярость, желания, пустые фантазии, низкие чувства, горячность), если они незадолго до этого беспорядочно возникали и усиливались, в противоположное состояние, восстанавливая добродетельное свойство каждой из них105 с помощью нужных мелодий, словно с помощью правильно смешанных лекарственных средств. (65) Когда его ученики вечером отходили ко сну, он освобождал их таким способом от дневных волнений и шума и прояснял в смятении волновавшийся ум, так что они спокойно и хорошо спали. Еще он помогал таким способом видеть вещие сны. Когда они просыпались, он снимал с них сонное оцепенение с помощью каких-то особых напевов и мелодий, получаемых простым сочетанием звуков лиры либо сопровождая игру на лире пением. Себя же самого сей муж организовал и подготовил к восприятию не той музыки, что возникает от игры на струнах или инструментах, но, используя какую-то невыразимую и трудно постижимую божественную способность, он напрягал свой слух и вперял ум в высшие созвучия миропорядка, вслушиваясь (как оказалось, этой способностью обладал он один)106 и воспринимая всеобщую гармонию сфер и движущихся по ним светил107 и их согласное пение (какая-то песня, более полнозвучная и проникновенная, чем песни смертных!), раздающееся потому, что движение и обращение светил, слагающееся из их шумов, скоростей, величин, положений в констелляции, с одной стороны, неодинаковых и разнообразно различающихся между собою, с другой — упорядоченных в отношении друг друга некоей музыкальнейшей пропорцией,108 осуществляется мелодичнейшим образом и вместе с тем с замечательно прекрасным разнообразием. (66) Питая от этого источника свой ум, он упорядочил глагол, присущий уму109, и, так сказать, ради упражнения стал изобретать для учеников некие как можно более близкие подобия всего этого, подражая небесному звучанию с помощью инструментов или же пения без музыкального сопровождения. Ибо он полагал, что ему одному из всех живущих на земле понятны и слышны космические звуки, и он считал себя способным научиться чему-либо от этого природного всеобщего источника и корня и научить других, создавая при помощи исследования и подражания подобия небесных явлений, поскольку лишь он один был так счастливо создан с растущим в нем божественным началом. Он понял, что другим людям доставляет удовольствие смотреть на него и что создаваемые им привлекательные образы и примеры приносят пользу и исправляют людей, хотя они и не способны воспринимать адекватно первичные и чистые первообразы (67), и он придумал все это точно так же, как мы для тех, кто не может прямо смотреть на солнце из-за слишком яркого света его лучей, придумываем показывать затмение солнца через глубокую толщу воды или через кусочек янтаря или какого-нибудь темного стекла, щадя слабость зрения этих людей, и их устраивает такое посильное восприятие, пусть даже оно менее достоверно, чем прямое созерцание.110 Кажется, именно на Пифагора намекает Эмпедокл, на его исключительные, данные от бога и превышающие обычные человеческие, способности, когда говорит:

Жил среди них некий муж, умудренный безмерным познаньем,

Подлинно мыслей высоких владевший сокровищем ценным,

В разных искусствах премудрых свой ум глубоко изощривший,

Ибо как скоро всю силу ума напрягал он к познанью,

То без труда созерцал любое, что есть и что было,

За десять или за двадцать провидя людских поколений.111

"Безмерное познание", "без труда созерцал, что есть и что было", "сокровище мыслей высоких" и тому подобные слова указывают на исключительную и большую, чем у других людей, остроту зрения, слуха и ума у Пифагора112.

(68) Таким было у него смягчение душ музыкой.113 Другие виды очищения разума и всей души в целом при помощи всевозможных средств он применял следующим образом. Он считал, что налицо должно быть благородство усилий, нацеленных на познание и ученые занятия, а по отношению к свойственной всем от природы невоздержанности и стремления к излишнему должно для тех, кто с ним общается, определить и средства ее распознавания, и самые разнообразные способы сдерживания и подавления, действующие на нее подобно огню и железу, которые (средства) никто, если он дурной человек, ни выдержать, ни стерпеть не в состоянии. Кроме того, он проповедовал среди учеников воздержание от мяса одушевленных существ, а также от некоторых видов пищи, препятствующих уму быть бодрым и чистым, словесное воздержание и полное молчание, применяемое в течение многих лет как средство сдерживания языка, и напряженное и неустанное внимание при изучении и освоении сложнейших основоположений (69) и ради этого отказ от вина, пост и короткий сон, пренебрежение к славе, богатству и тому подобному и неприятие этого, нелицемерное уважение старших, а в отношениях с родственниками — искреннее чувство равенства и благожелательность, внимательное участие и поддержка младших без чувства зависти [к их молодости], дружеское согласие всех со всеми: богов с людьми — через благочестие и умелое служение [людей богам], основоположений — друг с другом, и вообще дружеское согласие души с телом, а разумной ее части с неразумными114 — через философию и осуществляемое в соответствии с ней умозрение, людей 3/4 друг с другом, а именно сограждан — через твердую законность, граждан разных народов — через истинное знание природных свойств [чужого народа] 115, мужа и жены или братьев и домочадцев — через неискаженные взаимоотнрошения, — одним словом, дружеское согласие всех со всеми116 и еще с неразумными животными - через справедливость, природную взаимосвязь и общность, а в теле, которое как таковое смертно117, умиротворение и улаживание разногласий скрытых в нем противоборствующих сил — через здоровье и обеспечивающие здоровье образ жизни и благоразумие в подражание благотворному согласию космических элементов118.(70) Первым, по общему признанию, открыл и утвердил как закон все это, называемое при сокращении и объединении словом "дружба", Пифагор119. И вообще он был для тех, кто окружал его, первопричиной их наиболее благоприятного общения с богами наяву и через сны, каковая способность никогда не сохраняется у души, если она замутнена гневом или искажена печалью, наслаждением или какой-нибудь другой постыдной страстью и тем более такой тяжелейшей, клянусь Зевсом, и самой нечестивой из всех этих страстей — невежеством! От всех этих страстей он с величайшим искусством излечивал и очищал душу и воспламенял божественное начало в ней, спасал и переводил божественный взгляд души на умопостигаемые предметы, ибо, согласно Платону, это средство ее спасения лучше, чем десятки тысяч телесных очей120.Ибо только этому взгляду, напряженно всматривающемуся, усиленному подобающими ему вспомогательными средствами и развитому, открывается истина относительно всего сущего. Соотнося [свою деятельность] именно с этой целью, производил он очищение мыслительной способности, и именно таков был у него тип воспитания, и направлен он был на это.

(71) Так он воспитывал учеников. Когда к нему приходили новички и изъявляли желание учиться у него, он давал согласие не сразу, но лишь после того, как производил проверку и оценку их характера и способностей, сперва расспрашивая кого-нибудь о том, как они себя ведут с родителями и остальными домашними, затем сам наблюдая несвоевременный смех или молчание, разговорчивость сверх должной меры их самих, а также другие их порывы, каковы они, знакомых, которые у них были, и их общение с этими знакомыми, с кем они в основном проводят время и кто из встреченных ими людьми вызывает у них радость или огорчение. Кроме того, он наблюдал их внешний вид, и походку, и все телодвижения в целом и, распознавая их по отличительным признакам, свойственным их природе, обнаруживал по внешним проявлениям скрытый в душе нрав. (72) Того, кто выдерживал это испытание, он держал в ожидании еще три года, проверяя, много ли в нем твердости и истинной любви к учению и достаточно ли он укрепился в решении, чтобы презирать почести121. После этого он предписывал пришедшим пятилетнее молчание, испытывая их способность воздерживаться, так как молчание — наиболее трудный вид воздержания, каковое испытание назначают нам и те, кто учредил мистерии. К этому времени то, что было у каждого (я имею в виду имущество), переходило в общую собственность и передавалось специально назначенным для этого лицам, которые назывались "политиками"122, причем некоторые из них были и экономами, и законодателями [в общине]123. Те же, которые после испытания их образа жизни и других нравственных достоинств признавались достойными участвовать в изучении основоположений, теперь, после пятилетнего молчания, , становились эзотериками и, допущенные внутрь, слушали за завесой Пифагора,124 созерцая его непосредственно; до этого же они, находясь по ту сторону завесы и ни разу не видя Пифагора воочию, просто слушали его речи все то время, пока их нравы на долгое время становились предметом испытания. (73) Если же они не выдерживали испытания и изгонялись, имущества они получали вдвое больше, чем внесли, а "совместно слушающие" (так называло себя окружение Пифагора)125 насыпали им надгробный холм и, встречаясь с ними впоследствии, вели себя так, как будто перед ними кто-то другой, и говорили, что умерли те, которых они выдумали сами себе в надежде, что они станут прекрасными и добрыми благодаря учению, так как были убеждены, что тот, кто плохо организован и, так сказать, недокончен и бесплоден126, плохо поддается обучению. (74) Если же кто-нибудь после вынесения ими о нем суждения на основании его внешнего вида, походки, других телодвижений и спокойных состояний и возникновения благих надежд на него, после пятилетнего молчания, после священнодействий и посвящений в тайны учения, происходивших благодаря столь серьезным занятиям, после стольких и таких сильно действующих способов отмывания от грязи и очищения души и продвижения вперед, возникшего от столь разнообразных видов созерцания, благодаря которым у всех них души становились во всех отношениях чистыми и прозорливыми, продолжал оставаться все таким же нечувствительным и не связанным с другими, такому ставили некий обелиск, и насыпали там, где он учился, могильный холм (говорят, они сделали такое по отношению к Периллу из Фурий и Килону-эксарху из Сибариса127, которых признали в конце концов негодными), и, изгнав его из "дома совместного слушания", давали ему в изобилии золота и серебра (ибо и это было у них общим128 и распределялось между всеми членами общины некоторыми назначенными для этой цели людьми, которых они называли по их функции экономами129); и если они когда-нибудь встречались потом с этим человеком при других обстоятельствах, они считали его всем чем угодно, но только не тем, кем он был для них раньше, так как тот в их глазах умер.130

(75) Поэтому и говорит Лисид131, браня некоего Гиппарха, разгласившего учение Пифагора среди непосвященных и липнущих к нему без изучения наук и без умозрения, следующее: "Рассказывают, что ты даже публично философствовал среди первых встречных, делая то, что Пифагор считал ниже своего достоинства и что ты, Гиппарх, вполне уяснил себе, однако не сдержался, благородный, отведав сицилийской роскоши, которой тебе не следовало поддаваться. Если ты переменился, буду рад за тебя, если же нет, ты умер для нас", а затем продолжает: "Ибо благочестивый должен был бы помнить о его наставлениях относительно божественного и человеческого и не делать блага мудрости общими с теми, кто еще не освободил душу от сна. Ведь непозволительно предлагать то, что добыто с трудом после стольких усилий, любому встречному, и не должен ты был разглашать тайны обеих элевсинских богинь132. Кто поступает таким образом, равно враждебен правде и нечестив. (76) Полезно подсчитать, сколько времени мы потратили, чтобы очиститься от грязи, запечатлевшейся в наших сердцах, пока однажды по прошествии многих лет не сделались восприимчивы к его учению. Ведь подобно тому, как красильщики, предварительно очищая, протравливают перед крашением ткань плаща, чтобы она впитала краску так, что ее уже невозможно было бы смыть и чтобы она уже никогда не обесцветилась, поступал и сей божественный муж,133 предварительно подготавливая души, возлюбившие философию, дабы не обмануться в ком-либо из тех, кого он надеялся сделать прекрасным и добрым. Ибо отыскивал он слова и источники мудрости, которые не были лживы, как у многих софистов, которые прельщают юношей, не обучая их никогда ничему хорошему, тогда как Пифагор был действительно сведущ в науках о божественном и человеческом. Они же, сделав свое обучение предлогом, делают много скверного, улавливая непорядочно и как попало молодых людей. (77) И поэтому обучают они слушателей плохо и наспех. Ведь они смешивают с неупорядоченными и запятнанными нравами теоретические положения и слова о божественном, как если бы кто-нибудь вливал в глубокий колодец, полный грязи, чистую и прозрачную воду. Ведь такой человек и грязь перемешал бы, и вода исчезла бы. Таким же образом поступают и те, кто так учит, и те, кто так учится. Ибо плотные и густые заросли окружают умы и сердца тех, кто, не пройдя очищения, посвящает себя занятиям науками. Эти заросли закрывают собой в душах все кроткое, нежное, разумное и мешают умозрительной способности расти открыто и выступать на первый план. Коснувшись этого вопроса, назову и тех, кто насадил эти заросли: невоздержанность и корыстолюбие, они же обе имеют большое потомство. (78) От невоздержанности рождаются нечестивые браки, мотовство, пьянство, противоестественные удовольствия и некоторые необузданные желания, приводящие к пропастям и обрывам, так как некоторых уже вынудили эти желания вступить в связь с матерями или дочерьми и, заломив этим людям руки, как пленникам, силой привели и поставили их на край гибели, поправ, наподобие тиранов, государство и закон. От корыстолюбия же родились грабежи, разбой, отцеубийства, святотатства, отравления и все прочие сходные с ними преступления. Сначала нужно уничтожить материал, которым питаются эти страсти, очистить и избавить от стольких зол свободный разум огнем, железом и всеми возможными средствами, которые предоставляют науки, и лишь тогда насаждать в нем и предлагать ему что-нибудь полезное".134

(79) В столь великом и таком необходимейшем предварительном попечении о науках нуждается, как считал Пифагор, философия, и потому он придавал исключительное значение методу обучения и передачи своих философских положений и тщательнейшим образом реализовывал его, испытывая и распознавая умонастроение поступающих в учение при помощи разнообразных способов обучения и бесчисленных видов научного исследования.

(80) После этого расскажем о том, как он разделил отобранных им соответственно достоинству каждого. Ведь он не считал правильным участие всех учеников во всех его беседах ввиду неодинаковости их природных данных. С другой стороны [считал он], было бы несправедливо, если бы одни присутствовали на всех самых важных занятиях, другие же не были бы ни на одном из них, так как это было бы нарушением принципа равенства и жизни сообща. Однако, передавая каждой отдельной группе ту часть своего учения, которая ей следовала, он уделял приличествующую долю и предоставлял помощь в освоении своего учения по возможности всем, потому что каждой отдельной группе предлагался курс наук, более всего соответствующий ее достоинству. Поэтому, назвав одних пифагорейцами, других — пифагористами135, как мы называем одних аттическими авторами, а других — аттикистами136, и так разграничив подобающим образом учеников, первых он сделал своими ближайшими учениками, вторым же определил быть ревностными их подражателями.137 (81) Поэтому пифагорейцам он предписал иметь общее имущество и проводить все время вместе, живя бок о бок, остальным же — имущество иметь каждому отдельное, заниматься же в одном месте сообща.138 Таким образом, эта преемственность двух способов обучения была установлена самим Пифагором.