Согласно другому толкованию, существовало два вида пифагорейской философии, потому что было два вида воспринимающих ее: одни назывались "акусматики", другие — "математики"139. Исходя из этого деления, иные признавали математиков пифагорейцами, акусматиков же — нет, и науку их считали наукой не Пифагора, а Гиппаса. О Гиппасе же одни говорят, что он был из Кротона, другие — из Метапонта.140 (83) Философия акусматиков представляет собой изречения без доказательств и без объяснений, почему именно так нужно делать, и остальное, поскольку оно было изречено "Тем"141, они пытаются сохранять как божественные предписания и стараются показать, что сами от себя они ничего не говорят и не должны говорить, а самыми мудрыми среди них считаются те, которые знают наизусть больше всего подобных изречений. Все так называемые акусмы142 делятся на три вида: одни отвечают на вопрос, что это такое, другие — что есть самое, третьи — что следует делать или не делать. Примеры первого вида: "Что такое острова блаженных?" — "Солнце и луна". "Что такое прорицалище в Дельфах?" — "Тетрактида, то есть гармония, в которой заключены сирены".143 Примеры того, что есть самое: "Что самое праведное?" — "Жертвовать". "Что самое мудрое?" — "Число. Второе по достоинству — давать имена вещам".144 "Что самое мудрое у наших соотечественников?" — "Искусство врачевания".145 "Что самое прекрасное?" — "Гармония".146 "Что самое сильное?" — "Мысль". "Что самое лучшее?" — "Счастье". "Какое высказывание можно считать самым правдивым?" — "Что люди злы". Поэтому, говорят, Пифагор и хвалил стихи поэта Гипподаманта с острова Саламин:

Боги, откуда такое, скажите, откуда случилось?

Люди, откуда, скажите, откуда злыми вы стали?

(83) Вот что представляют собой акусмы этого второго рода. Каждая из них решает вопрос, что есть самое. Мудрость этих акусм — та же самая, что и мудрость, приписываемая семи мудрецам147. Ведь и те исследовали не что такое благо ["хорошее"], но что является лучшим, не что трудно, но что самое трудное (а самое трудное — познать себя самого), не что легко, а что самое легкое (самое легкое — жить по привычке). Итак, акусмы этого рода, вероятно, подражают мудрости семи мудрецов, ведь эти последние жили раньше Пифагора. А вот примеры акусм, которые решают вопрос, что следует делать или не делать, например: "Следует обзавестись потомством (ибо следует оставить после себя тех, кто будет вместо тебя служить богу)". Или: "Первой подвязывать правую сандалию".148 Или: "Не следует ходить торными дорогами, не следует окунать руку в сосуд с водой для освящения, не следует мыться в общей бане", (84) так как во всех этих случаях неизвестно, чисты ли те, вместе с кем ты это делаешь. А вот другая: "Ни с кого не снимать его ношу (ибо не нужно становиться причиной чужого безделья), но, напротив, помогать ее взваливать". "С женщиной, имеющей на себе золото, для детопроизводства не сходиться".149 "Не говорить без света".150 "Ради хорошей приметы совершать возлияние богам через ушко сосуда, и чтобы никто не пил с этой стороны".151 "На перстне в качестве печати изображения божества не носить, чтобы не осквернять его, так как это образ, который нужно хранить в жилище".152 "Свою жену не нужно преследовать, потому что она — просительница, поэтому и от очага отца уводим ее к своему очагу, и правой рукой берем".153 "Не приносить в жертву белого петуха, так как он — проситель и посвящен Месяцу, вследствие чего и указывают время петухи".154 "Спрашивающему совета давать самый лучший, ибо совет священен". "Благом являются труды, наслаждения же во всех отношениях — зло, потому что пришедшие для наказания должны быть наказаны".155 "Приносить жертву и подходить к алтарю нужно необутым". "В храм не следует заходить по пути, ибо не нужно рассматривать службу божеству как нечто второстепенное". "Если стойко сражаешься и получил рану спереди, смерть — благо, если поступаешь наоборот, она позорна". "Только в тех животных, которые предназначены для жертвы, не входит душа человека. Поэтому тем, кому это приличествует, следует есть лишь жертвенных животных, других же животных не трогать".156 Таково содержание одних акусм, другие подробно рассказывают о жертвоприношениях — как нужно совершать их в то или иное время, и о других почестях богам, о переселении из земной жизни157, о погребении, как нужно предавать земле. (86) В некоторых акусмах поясняется, почему нужно так делать, например, нужно производить потомство, чтобы оставить после себя тех, кто будет служить богам вместо тебя, в других же нет никаких дополнительных пояснений. И, по-видимому, некоторые пояснения возникли изначально, другие же прибавлены позже, как, например, пояснение, что не нужно преломлять хлеб потому, что это не приносит пользы человеку на суде в Аиде. Прибавленные же к акусмам предположительные объяснения вещей такого рода принадлежат не пифагорейцам, а некоторым чуждым их учению людям, которые изощряются в выдумках и приспосабливают к акусмам предположительные объяснения вроде того, о котором только что шла речь: почему не следует преломлять хлеб. Ибо одни говорят, что не следует потому, что не нужно делить то, что объединяет людей (в древности по обычаю варваров все друзья ели от одного хлеба), другие — что не следует потому, что не нужно производить зловещего предзнаменования преломлением и поеданием того, что служит началом единства.158

Но все, что у них разделяется на то, что нужно делать или не нужно делать, нацелено на божественное, и таков был их принцип, и вся жизнь у них сводилась к следованию богу, и таков же был смысл их философии. (87) Ведь смешно поступают люди, ищущие источник блага где-то в другом месте, а не у богов, и это похоже на то, как если бы какой-нибудь человек в стране, где правит царь, стал служить какому-нибудь начальнику из граждан, подчиняющемуся царю, пренебрегая тем, кто начальствует над всеми. Ибо именно так, по мнению пифагорейцев, и поступают люди. Ведь если есть бог и он — господин над всеми, нужно, по их единодушному мнению, просить добра у господина, потому что Всех тех, кого любят и кому рады, наделяют благами, а с Теми, к кому относятся противоположным образом, поступают наоборот.

Такова мудрость акусматиков. Был среди них некто пифагореец Гиппомедон из Асины Арголидской, который утверждал, что Пифагор приводил пояснения и доказательства всех их акусм, но так как их передавали друг другу многие и притом все менее и менее, чем их предшественники, понимавшие смысл, то изречения в конце концов лишились его и стались лишь одни трудные для понимания слова. Те же из пифагорейцев, которые относятся к математикам, не только оглашаются, что эти изречения — пифагорейские, но и сами прибавляют к ним еще больше и то, что добавляют от себя, считают истинным. Причина же расхождений, по их мнению, такова. (88) Пифагор прибыл из Ионии и Самоса в то время, когда тираном там был Поликрат, во времена расцвета Италии, и сблизился с влиятельными людьми полисов. А так как люди были преклонного возраста и не могли посещать школу из-за того, что были заняты общественными делами, то, поскольку ему было затруднительно давать им уроки и разъяснения, он излагал им свои положения бездоказательно, полагая, что ничуть не менее полезно и без выяснения причины знать, что следует делать, подобно тому как, например, больные, хотя им и не объясняют, почему с ними обращаются так или иначе, тем не менее выздоравливают. Когда же Пифагор общался с людьми помоложе и теми, которые были способны к труду и учению, он давал таким уроки и разъяснения. Поэтому непонятные изречения исходят от старших, а понятные — от более молодых учеников Пифагора. Что касается специально Гиппаса, то он, поскольку был из числа пифагорейцев и поскольку разгласил тайну и первым изобразил шар, состоящий из двенадцати пятиугольников, погиб в море как нечестивец, хотя и приобрел славу первооткрывателя,159 однако все это изобретено "тем человеком" (так пифагорейцы указывают на Пифагора, не называя его по имени). (89) Пифагорейцы рассказывают, что тайна геометрии вышла наружу следующим образом. Один из пифагорейцев лишился имущества, и так как для него это было несчастьем, ему позволили заниматься землемерием. Геометрия же называлась у них "наукой от Пифагора"160. Итак, вот что мы выяснили о различии обоих родов занятий и обоего рода слушателей Пифагора. Действительно, тех, которые слушали его за завесой, и тех, которые слушали его, отделенные ею от него, тех, которые слушали, видя его, или тех, которые слушали его без лицезрения, тех, которые подразделялись на "находящихся внутри" и "находящихся вовне", должно воспринимать не иначе, как две описанные нами разновидности161, а политиков, и экономов, и законодателей следует поместить среди них же.162

(90) Вообще же стоит посмотреть, какое множество способов обучения находил Пифагор и в зависимости от природы и способностей каждого человека передавал ему соответствующую долю мудрости. Ярчайший же пример следующий. Когда к нему пришел Абарид, скиф из страны гиперборейцев163, незнакомый с эллинским образованием, непосвященный и уже достигший преклонного возраста, Пифагор не стал приобщать его к своему учению с помощью разнообразных видов умозрения, но вместо пятилетнего молчания и стольких же лет слушания лекций и других испытаний сразу подготовил его к слушанию основоположений и с помощью одного своего сочинения, "О природе", и другого, "О богах",164 в кратчайший срок обучил его. (91) Ведь Абарид прибыл из страны гиперборейцев, где он был старшим и самым опытным в богослужении жрецом Аполлона, направляясь из Эллады в свою страну, чтобы положить в гиперборейский храм в дар богу собранное золото.165 Оказавшись же по пути в Италии и увидев Пифагора, он тщательно сопоставил его вид с обликом бога, которому служил, и, убедившись, что перед ним не кто иной как Аполлон, и не просто человек, похожий на Аполлона, но воистину он сам166, что жрец определил глазами по его величественному виду и умом — по тем отличительным признакам, которые познал раньше при служении Аполлону, отдал Пифагору стрелу, с которой отправился в путь из храма, надеясь, что она будет ему полезной при преодолении преград, которые встретятся во время столь долгого странствования. Ибо он, сев на нее, преодолевал непроходимые места — реки, озера, болота, горы и другое и, как передают, обращаясь к ней со словами, производил очищения, изгонял чуму, отводил бури от городов, заслуживающих того, чтобы им была оказана помощь.167 (92) В самом деле, мы знаем, что Лакедемон после произведенного им в этой земле очищения уже не заражался чумой, тогда как прежде эта болезнь часто поражала его из-за тяжелого воздуха в том месте, где он расположен: над ним возвышаются Тайгетские горы, рождающие сильное давление168. Абарид также очистил и Кносс на Крите. Приводят и другие примеры Абаридовой способности очищать. Пифагор же, приняв стрелу и не удивясь ей и даже не спросив, почему тот дарит ее, но ведя себя так, как будто он действительно бог, и в свою очередь, отведя Абарида в сторону, показал свое бедро из золота, безобманную примету,169 перечислив ему одно за другим все, что хранится в храме Аполлона у гиперборейцев, и представив тем самым убедительное подтверждение правильности уподобления его Аполлону, прибавил, что он пришел для служения и делания добра людям, а образ человека принял для того, чтобы они не смутились и не стали бы избегать обучения у него, почувствовав отчуждение к высшему существу. Затем он велел Абариду остаться и помогать ему исправлять души учеников, золото же, которое тот собрал, приобщить к имуществу его учеников, которые под влиянием его речей поступали таким же образом, дабы подкрепить основоположение, гласящее "у друзей все общее", делом. (93) Когда он остался вследствие происшествия, которое мы только что описали, Пифагор в сжатом виде изложил ему учение о природе и о богах и вместо искусства наблюдения за внутренностями жертвенных животных научил его способности предвидения с помощью науки чисел, полагая, что она — более ясная, более возвышенная и более родственная числам богов170. Пифагор также дал Абариду и другие соответствующие его природе наставления. Но вернемся к тому, о чем шла речь: к тому, как Пифагор стремился исправить нрав каждого человека по-разному, в зависимости и от природы, и от возможностей этого человека. Итак, все его подобные приемы в памяти людей не сохранились, да и о тех, что сохранились, рассказать нелегко. (94) Мы приведем лишь немногие и самые известные образцы пифагорейского метода обучения и сохранившиеся воспоминания об образе жизни этих Мужей.

Итак, проводя испытание, первое, на что он обращал внимание, это могут ли поступающие в учение "хранить безмолвие" (ибо именно этим термином он пользовался171), и наблюдал, способны ли учащиеся молчать и хранить в тайне все, что ни услышат, затем, скромны ли они; и он больше ценил в них стремление молчать, чем говорить. Наблюдал он и за всем остальным в их поведении: не отдаются ли они безоглядно страстям и желаниям, и всегда обращал пристальное внимание на подобные вещи, например, как они проявляют себя в гневе или когда вожделеют чего-либо, склонны ли к ссорам и честолюбивы или нет и как ведут себя при вражде или дружбе с кем-либо. Когда же, внимательно рассмотрев все это, он приходил к выводу, что они пригодны благодаря своим хорошим нравам, он проверял после этого их способности к заучиванию и запоминанию: во-первых,могут ли они быстро и осмысленно схватывать сказанное, во-вторых, сопутствует ли [этому схватыванию] некое любовное и целомудренное отношение к тому, чему их учат (agaphsiz kai swjrosunh proz ta didaskomena). (95) Ибо он исследовал предрасположенность их природы к смягчению, называл же он это [действие смягчения] "укрощением"172. Дикость же он считал несовместимой с подобным направлением, потому что дикость влечет за собой бесстыдство, непристойность, распущенность, бестактность, непонятливость, неподчинение власти, непочтительность и другие, связанные с ней и противоположные мягкости и кротости, пороки. Итак, при испытании он исследовал именно эту предрасположенность к смягчению, развивал ее в учениках посредством упражнений, отделял приспособленных к восприятию благ исходящей от него мудрости и таким путем стремился возвести их к достоверному знанию. Если же он видел, что человек неприспособлен к этому [воздействию], он отказывал ему, словно тот был иноплеменник и чужеземец.

Вслед за этим я расскажу о повседневных занятиях, к которым он приучал своих последователей, ведь они, ведомые им вперед, поступали согласно его указаниям так. (96) Утренние прогулки эти мужи совершали в одиночестве и в таких местах, в которых была подобающая тишина и безлюдность, где храмы, и священные рощи, и что-нибудь другое, отрадное для души.173 Ибо они считали, что не следует встречаться с кем-либо, прежде чем не приведешь в порядок собственную душу и не настроишь на соразмерный лад разум. Разум же отлаживает именно такая тишина. Они понимали, что он приходит в смятение, если тотчас, встав с постели, будешь толкаться среди шумной толпы. Именно поэтому все пифагорейцы выбирали всегда места, считающиеся наиболее священными. И лишь после утренней прогулки они вступали в общение друг с другом, чаще всего в храмах; если же не там, то в подобных местах. Это время они использовали для обучения, заучивания и исправления своего нрава. (97) После такого времяпрепровождения они начинали заниматься уходом за телом. Большинство натиралось маслом и участвовало в беге, меньшинство же занималось также и борьбой в садах и в рощах, а иные даже делали упражнения с гимнастическими гирями или вели кулачный бой с воображаемым противником, выбирая упражнения, необходимые для увеличения телесной силы.174 На завтрак они ели хлеб и мед или медовые соты, вина днем не пили. Время после завтрака они посвящали внутренним делам государственного домохозяйства (taz politikaz oikonomiaz ) и внешним, связанным с чужеземцами, — в соответствии с установленными законами, : как со всем этим они хотели управиться после завтрака. В ополуденное время они снова отправлялись на прогулку, но порознь, как утром, а вдвоем или втроем, припоминая уроки и посвящая себя прекрасным занятиям. (98) После же прогулки они совершали омовение и, омывшись, встречались за совместной трапезой, причем за одной возлежали не более десяти человек.175 Когда все сотрапезники были уже в сборе, совершали возлияния, приносили в жертву начатки подов и кадили ладаном. Затем приступали к обеду, чтобы закончить его до захода солнца. На обед были вино, лепешки и хлеб, закуска, вареные и сырые овощи.176 Подавалось и мясо, но лишь жертвенных животных177. Блюда из морских рыб бывали редко, так как некоторые из них по каким-либо причинам считались вредными. (99) После такого обеда совершались возлияния178, затем — чтение вслух. Обычно читал самый младший, а самый старший указывал, что нужно читать и как нужно читать. Когда же собирались уходить, виночерпий наливал вина для возлияния, а старший из тех, кто их совершал, произносил следующие заповеди: "Нежному и плодоносному растению не вредить и не губить его, равно как и живому существу, если оно не вредит человеку, не причинять вреда и не губить его".179 (100) Еще кроме этого:

"По отношению к роду божеств, демонов и героев иметь благосклонное и благочестивое расположение мыслей,180 равно как и по отношению к родителям и благодетелям".181 "Закону помогать, с беззаконием воевать".182 После этих слов все расходились по домам. Одежда у них была белая и чистая, постельная ткань — тоже. Простыни были из льна, так как тканью из овечьей шерсти они не пользовались.183 Охоту они не одобряли и к такому виду упражнений не прибегали.184 Итак, вот каковы были предписания относительно пищи и времяпрепровождения для большинства пифагорейцев, которые надо было выполнять ежедневно.