— Это чисто психологический момент, господин Сигэки. Программа действий Янагиты могла касаться кого-нибудь другого.

— Других уже не было. Из пятерых, знавших Сунгарийца, остались мы двое: я и генерал. Себя, надо полагать, он не вносил в список приговоренных. То, что нас двое, я узнал, правда, не 19, а уже 20 августа, на рассвете, но от этой разницы во времени дело не менялось.

В полночь Янагита зашел ко мне в комнату и спросил:

— Вы готовы?

Я решил, что настала минута, о которой генерал предупреждал меня, и стал собираться. Собственно, все было собрано, оставалось только одеться и взять чемодан. Шеф вдруг остановил меня:

— Не надо.

Вероятно, он имел в виду совсем другую готовность. Вещи не играли тут никакой роли. Защелкнув замок, я отодвинул чемодан от себя и посмотрел недоуменно на генерала.

Он должен был объяснить причину внезапной перемены в своих планах. Но объяснения не последовало. Янагита заговорил совсем о другом:

— Вы испытывали когда-нибудь желание быть выше по званию?

Это можно было расценить как шутку, хотя сейчас ни я, ни генерал не были расположены шутить. Слишком невесело складывалась наша судьба в Дайрене, да и вообще судьба японцев. Мы доживали свои последние дни в том мире, который именовался нашим. Я был совершенно подавлен.

— Простите, капитан, — продолжал Янагита. — Мы мало думаем о тех, кто рядом с нами. Вы заслуживаете большего, чем имеете.

Шеф, оказывается, не шутил. Он размышлял о жизни и о путях, которыми идут по ней люди. Янагита философствовал в эту, совсем неподходящую для высоких взлетов минуту Философствовал перед подчиненным, собравшимся в далекий и страшный для него путь. Меня не занимали ни чины, ни блага, приносимые ими, я хотел избавления от тяжести.

По выражению моего лица Янагита догадался, что я далек от всего, что говорит он. Неизмеримо далек. Мне нужен был приказ, сигнал к действию. Когда нервы напряжены до предела, только обычный, грубый толчок способен восприниматься, остальное мешает, путает, раздражает.

— Мы едем сегодня? — перебил я Ячагиту.

Он вздрогнул от этой нетактичности: его доверительный тон, его раскаяние были отвергнуты.

— Нет… Еще не ясно, будет ли принят ультиматум Запада. Еще ничего не ясно, хотя конец уже предопределен всем ходом событий. Видимо, неделю мы продержимся здесь, если русские продолжат движение первоначальными темпами…

— Дайрен будет защищаться? — спросил я.

— Способен, во всяком случае. Но до этого вряд ли дойдет. Мне не хотелось бы видеть конец… Скажите, Сигэки-сан, есть ли у вас адреса явок в Китае и на островах?

Вот о чем он беспокоился.

— Я не занимался этим последнее время… Все передано в военную миссию. Они держат связь с агентурой на южном побережье. Если, конечно, не поторопились уничтожить списки по приказу генерального штаба…

При упоминании миссии Янагита почему-то помрачнел, глаза его беспокойно забегали. Я расценил это как проявление недовольства моими действиями. Мне и в голову не пришла истинная причина волнения шефа. Да и как могла прийти, когда я не ведал о событиях, происходивших в это время в здании японской военной миссии? Даже торопливый взгляд Янагиты, брошенный на часы, не внушил мне никакого подозрения. Лишь утром я понял, почему шеф вел себя так. Наш разговор совпал с моментом приведения в исполнение его приказа о ликвидации одного из пятерых, посвященных в тайну «гостя» с левого берега.

— Это было бы печально, — произнес Янагита.

Я снова ничего не понял.

— Уничтожение списков еще не полная потеря явок, — попытался я вернуть надежду шефу. — Они сохранились в памяти сотрудников. Частично, естественно…

— Весьма печально, — повторил Янагита. Мой довод никак не окрылил его, напротив, привел в еще большее уныние.

— Разрешите, я поговорю с капитаном Аримицу, — предложил я спасительный выход.

Янагита поднял предостерегающе руку:

— Никакого Аримицу… Нет-нет…

При полковнике Такеока, начальнике Дайренской военной миссии, Аримицу был кем-то вроде доверенного лица и ближайшего помощника. Все, что знал капитан, становилось достоянием полковника. Поэтому, видимо, Янагита не захотел открывать свои намерения Аримицу.

— А если капитан Андо? — заменил я кандидатуру. — Он очень порядочный человек…

— Андо?! — задумался Янагита. — Это маленькое лысое существо с наивными глазами…

— Да. С наивными глазами.

— Что ж, Андо, пожалуй, подойдет… Поговорите с Андо!

— Можно сослаться на вас при изложении просьбы?

Взгляд Янагиты, обеспокоенный, торопливо обегавший комнату, вдруг остановился на мне.

— Зачем?

Я попытался объяснить:

— Так может спросить и Андо: «Зачем?» Я вряд ли сумею придумать что-либо. В такой обстановке невозможно найти причину. Ее просто нет. Авторитет командира заменит неубедительную версию. Ваш авторитет…

— Постарайтесь обойтись без меня.

— Сумею ли… Я всего лишь офицер для особых поручений.

Янагите почудился в моей реплике намек на слишком медленное продвижение подчиненного по служебной лестнице, хотя я не имел ничего подобного в виду. Просто, моя должность не давала мне права на соответствующий разговор с сотрудником миссии, и тем более на категорический тон. Без санкции генерал-лейтенанта или его приказа никто не дал бы мне секретных сведений.