И когда снова села на мягкий диван, странным показалось ей, что она сидит здесь, что сейчас войдет Тараш и они останутся одни в этом маленьком купе.

Чтобы рассеять свое смущение, подняла стекло, стала любоваться горной грядой, венчавшей все еще зеленую равнину.

Тараш вернулся.

Несколько минут, что он отсутствовал, показались Тамар долгими. «Не заходил ли он к Каролине?» — мелькнуло у нее в голове, и она испытующе спросила!

— Как Татия, все капризничает?

— Они, должно быть, спят, их купе заперто, — ответил Тараш, садясь рядом с ней.

Поезд остановился. Снова послышались крики ребят:

— Кукуруза, кукуруза! Виноград, виноград, виноград!

Тайной радостью наполнялось сердце Тараша. Это щедрая Грузия устами ребятишек возвещала об изобилии своего благодатного урожая!

Они видели, как прямо против них, на холмистых полях, крестьяне чистили кукурузные початки; в виноградниках мужчины босыми ногами давили виноград, и молодое, пенящееся вино выпирало из чанов и кувшинов.

Совсем близко видели они хижины с узорчатыми резными балконами, рокочущие мельницы, старинные ворота, плетеные кукурузники на сваях.

Между вагонами, около лотков и навесов, шмыгали ребятишки и наперебой кричали:

— Виноград, виноград, виноград!

Тараш любовался профилем Тамар, с увлечением разглядывавшей окружающее.

Почему-то вспомнилась десятилетняя девочка с косичками. Только у теперешней Тамар всегда какая-то затаенная грусть во взгляде, в движениях, в голосе, в очертании плеч.

Его охватило желание проникнуть в тайную печаль этой девушки. В памяти мелькнула газетная заметка о том, что кто-то изобрел аппарат для разгадывания мыслей. И страстно захотелось иметь этот аппарат.

Он обнял ее, приник лицом к ее волосам, вдыхая их аромат.

Тамар продолжала смотреть в окно, не оборачиваясь.

Его удивило, что она не уклоняется от ласки.

Повернул к себе ее лицо, посмотрел ей в глаза.

Тамар молчала, ни один мускул не дрожал на ее бледном лице. Две тяжелые косы обвили ее голову. Тарашу вспомнилось виденное в Лондоне индийское божество с бесстрастным лицом, мраморный идол с кольцами змей вокруг головы и шеи.

Спокойно было в эту минуту лицо Тамар. Спокойно, но не покорно. Бледная, она казалась готовой к любому испытанию.

Глядя на эту надменную девушку, Тараш загорелся. Наклонившись, прижался губами к ее шее.

Ток пробежал по телу Тамар.

Она посмотрела ему прямо в глаза, как бы ожидая чего-то страшного, необыкновенного. Электрический свет еще больше усиливал бледность ее нежного лица.

Тараш чуть вздрогнул: в эту минуту Тамар была так похожа на Элен Ронсер.

— Что ты хочешь от меня, Тараш? — спросила она, и ее чуть припухшая верхняя губа задрожала.

— Любви твоей! — ответил он, сжимая ее плечи.

Но какими бессильными, будто обескровленными показались ему самому эти слова! И точно для того, чтобы помочь им, он стал покрывать поцелуями ее глаза, лоб, щеки. Потом жадно припал губами к уголкам ее рта, отененным пушком.

Тамар видела, как дрожали руки Тараша — его горячие длинные руки… И сама дрожала всем телом. Глаза ее задернуло влагой.

— Не упрекай меня! — прошептал Тараш и крепко прижал ее к груди.

Долго сидели они так. Тараш чувствовал на своем плече подбородок Тамар, потом около уха почувствовал влагу ее слез.

Тамар плакала беспомощными, детскими слезами. Куда исчезла надменность дочери Шервашидзе, холод мраморного идола?

Она сидела, опустив плечи, и казалась Тарашу такой слабой и беспомощной. Еще крепче прижал он ее к себе и опять целовал ее щеки и углы рта, отененные легким пушком, говорил ей тысячи ласковых слов, те, что тайно носил в сердце в продолжение многих годов.

— Пощади меня! — умоляла Тамар.

Так молила о пощаде белая лань своими огромными, беспомощными глазами.

— Виноград, виноград, виноград! — врывались крики ребятишек в потемневшее окно.

Тараш целовал разгоряченные щеки и губы Тамар.

Вдруг услышал запах мазута. Догадался, что поезд вошел в тоннель.

Не вставая, подтянулся рукой к подрамнику. Со стуком опустилось автоматическое окно.

Неожиданно потух свет.

Тамар отвела голову, но Тараш отыскал в темноте ее губы и припал к ним. И поцелуи их стали неистовы.

Оба почувствовали: в темную бездну преисподней мчала их колесница счастья…

До них донесся лязг рельсов: сигнал на середине тоннеля.

— Где мы, Мисоуст? — прошептала Тамар.