Шрифт:
Кое-где мелькают группы бывших дворян, но они уже не владельцы лошадей, а только старые мастера езды, советчики, любители зрелищ. Их легко узнать по скромной манере держаться и по обтертым чохам.
Город похож на военный лагерь. На площадях и на улицах толпится народ, пеший и конный.
Бывали ли вы, читатель, когда-нибудь в Зугдиди?
Мне кажется, ни в Южной Франции, ни в Италии и нигде в мире не найти уголка прекраснее Зугдиди!
…И в наши дни интересен бывший дворец Дадиани, убежище последних владетелей Мегрелии. Ни один феодал Грузии не оставил подобного дворца.
Удивительно! При всем выскомерии наших феодалов, я бы сказал, необузданном высокомерии, — они воздвигали богу прекраснейшие храмы, а сами жили в неказистых домах.
Рядом с дадиановским — дворец Мюрата, построенный по типу европейских вилл.
Феодальный дворец и город, где только одна большая улица!
В этом отношении Зугдиди похож на Веймар восемнадцатого века.
У бывшего дворца Мюрата, ныне музея, начинается густая аллея чинар. Рядом по бетонному ложу бежит ручей.
Весной еще слышно, как журчит вода, но осенью, когда начинается листопад, ручей мелеет и легкой струйкой, едва мерцая, скользит под палевым покровом листвы.
Чинаровая аллея тянется вдоль главной улицы города.
В боковых улочках толпятся спешившиеся всадники с плетками в руках. Измазанные ваксой чистильщики наводят глянец на их сапоги.
В нескольких шагах отсюда мальчишки гордо водят лошадей.
Детишек — целая орава. Ничто не может обуздать их страсть к лошадям. Подкрадется мальчуган к коню — и потреплет по крупу, почешет лоб, погладит или потрогает бабки.
Когда в городе только одна главная улица, от людских глаз не укроешься!
Без устали носится по городу Шардин Алшибая с огромным красным бантом на отвороте пиджака. Даже афиши расклеить никому не доверяет, собственной персоной мечется со свертком. Обернул афишами портфель, потому что они не помещаются в нем, — пузатый, изношенный портфель, обычно служащий хозяину для получения пайков, портфель, с которым он никогда не расстается…
И прохожие, взглянув на проносящегося мимо них Шардина, успевают прочесть: «Зугдиди, 3 мая, грандиозные скачки!»
АРАБИА
Куры еще не слетели с ветви криворослой алычи, когда Лукайя стал будить Арзакана.
По обычаю, перед скачками Арзакан должен был вывести своего жеребца за город, чтобы попасти его на росистом лугу.
Проснувшись, Арзакан сейчас же схватился за сапоги.
Но не такое это простое дело — натянуть на ноги азиатские сапоги.
Как ни напрягал мускулы нетерпеливый юноша, не мог совладать с отсыревшими после ночной прогулки сапогами.
Покраснев от натуги, Арзакан пыхтел, стонал, притопывал, проклинал сапожника… Ничего не помогало. Шагреневая кожа скрипела, но не поддавалась.
Доскакав на одной ноге до сундука с реликвиями Лукайя, Арзакан сел на крышку и продолжал с остервенением натягивать голенище, кряхтя и вытирая пот рукавом. Кряхтел и старый сундук.
Арзакан нервничал, — не опоздать бы вывести в поле жеребца.
В голове мелькнуло: «Эх, надрезать голенище кинжалом и покончить с этой возней!»
Но сапоги новые, жаль портить. Так он мучился всякий раз, когда надевал их или снимал. Ничего не поделаешь: ему нравится именно такая мягкая обувь, тесно облегающая ногу, нравится лоснящаяся, словно зернистая икра, каракулевая папаха, правится узкий пояс с чеканными бляхами.
Опустившись на корточки, Лукайя следил за каждым движением Арзакана, подавая ему десятки советов.
Как быть? Не надевать же башмаки, не гарцевать же в них на Арабиа?!
Арзакан даже улыбнулся при этой мысли. Ехать верхом в брюках навыпуск? Постыдно не только для наездника, но и для лошади!
Арзакану не по себе, если ноги его не обуты в эластичные, как перчатки, сапоги, если талию не обхватывает тугой пояс, если не все тридцать две застежки застегнуты на архалуке.
Правда, Чежиа не считает нужным уделять внимание этим пустякам, но куда же Арзакану равняться с Чежиа — выдержанным коммунистом, образцом для всей комсомольской молодежи.
…Первые лучи блеснули в окошке чулана.
Лукайя волнуется не меньше Арзакана: боится, как бы не развалился ветхий сундук.
Беспокоится он и о жеребце, чтобы не остался тот без свежего утреннего корма!
Да и самому Арзакану не худо пораньше выехать со двора.
Арзакан — сын его друга Кац Звамбая. Но Лукайя ничего не скрывает от своего хозяина. Вчера Арзакан спрашивал Лукайя, не бьет ли его священник. Верный слуга, конечно, и это передал Тариэлу, который давно уже точит зубы на «сбившегося с пути» юношу.