«Париж, 1928 г., 13 апреля.

Наскучило мне каждый день встречать в этом кафе «гениальных ипохондриков». Влюбленные в себя писатели и художники, эксцентричные кинозвезды, продажные журналисты, болтовня о философии, поэзии, искусстве.

Мне кажется, в наш век слишком много говорят об искусстве. Это, безусловно, вредно.

Хуже всего, когда этим занимаются сами творцы.

Создавай, а не болтай, творец! Именно тот, кому не удаетея творчество, чаще всего и попадает в коварную паутину отвлеченных рассуждений.

На дворе туман. Болит голова. Идти на лекции лень. Первую лекцию я уже пропустил — «О религии будущего».

Напротив меня сидит какая-то американка. Разве не похожа она на кобылу, выпущенную в марте на свежую траву?

Да, о религии.

Кто ее придумал? Религия сейчас нужна лишь тем, кто болен цивилизацией. Так аперитив нужен болеющим желудком.

А будущее? Будущее так же мало реально, как и прошлое. Все это — лишь формы нашего воображения.

Может быть, и настоящее тоже?

Конечно: не успеешь перенести на бумагу мелькнувшую мысль, как она уже становится прошлым.

По дороге в кафе встретил Элен Ронсер. «Встретимся вечером в главном вестибюле Одеона», — предложила она. (Если в Париже случайно столкнешься со знакомой, то наверняка тут орудует рука богини случая Тихэ.)

Элен Ронсер раздразнила мою фантазию.

Но она католичка, а от католических девушек отдает каким-то специфическим запахом. Я не выношу его. Недавно на Вандомской площади я попал под проливной дождь и поспешил укрыться в церкви. Два монаха молились, забившись в угол. Свечи распространяли бледный свет.

И повсюду среди опустевших скамей пахло ладаном. Мне хотелось бежать оттуда, но на дворе лил дождь…

Когда, возвратившись домой, я переодевался, моя одежда источала запах католицизма.

Так же пахнет Элен Ронсер. Удивительно, ведь сколько духов выливает она на свое тело и одежду.

Ах, этот запах! Он омрачил осиянную радостью душу человека.

Париж, 15 апреля.

Сегодня получил письмо от матери. Не вскрою, подожду несколько дней. Хочу найти в нем что-нибудь, чему можно порадоваться.

(Дальше несколько строчек было зачеркнуто. Несмотря на все старания, Тамар не смогла разобрать их.)

На бульваре Сен-Мишель встретились грузинские эмигранты — из тех, что на парижских улицах готовят вертела для улетевших журавлей.

— Правда ли, что эмигрантское бюро посылает тебя в Грузию с секретным поручением?

Я стал отрицать, сказал, что еду в Марокко.

Вахтанг VI, законный царь Грузии, некогда отвез в Россию несколько тысяч отменных мужей. Но из его эмиграции ничего не вышло.

А ведь когда это было? В век легитимизма! Что же могут сделать эти серенькие журналисты?

Нет, нет, милые мои, я не поеду в Грузию. Я еду в Марокко, хочу помочь риффам в их борьбе против французов. Вообще я в таком настроении, что стал бы помогать чертям в борьбе против чертей же.

Да, да, я еду в Марокко, в Марокко!

Думайте, что это так. Не люблю, когда люди знают, где я, что я делаю, о чем думаю. Не люблю также, когда прохожие заглядывают мне в глаза. Мне очень нравится обычай венецианских грандов не появляться на улице без маски.

В то же время я терпеть не могу лжи (хотя и мне время от времени приходится лгать).

Я не выношу, когда обнажается мое подлинное лицо; вот отчего бывает, что клевещу на самого себя. Разве не утомительно всюду таскать с собой свое «я»?

Мне понятно, почему надевают маски европейцы на карнавалах или грузины во время праздника «берикаоба», [24] или почему дикарь Филиппинских островов, находясь в состоянии экстаза, носит на лице маску хищной рыбы.

Париж, 17 апреля.

Сегодня обедали в Фоли-Бержер.

Элен Ронсер спросила для себя бифштекс. Я удивился: бледноликой весталке не к лицу кровавые бифштексы.

Здесь же приписка: «Уплатил хозяйке 35 франков, подарил швейцару 5 франков, цветочнице Луизе дал 10 франков, чтобы послала Элен цветов. Милая, может быть, их аромат заглушит твой католический запах…»

Париж, 18 апреля.

Профессор П. проводил беседу о буддизме и браманизме. К нехристианским религиям он относится тенденциозно. Напал на Ренана, раскритиковал позитивизм. Досталось и Ницше.