— Вернись, Алексашка, возьми одежду, да и сам оденься. И прикажи воем итти в Троицу. Мы тебя здесь подождем. Не мешкай: одна нога здесь, другая там, — уже спокойно приказал Петр, перебрасывая ногу через шею коня.

Меншиков ударил босыми пятками лошадь, которая бочила и не хотела отходить от других, дернул поводья и скрылся в темноте.

После этой ночи Петр крепко осел в Троице. Крепость подправили, углубили ров, укрепили стены и каждый день проводили учение с войском, хоть его было очень мало. Петр рассылал грамоты боярам и стрельцам, обещая им прощение и службу. Хотя ни Петр, ни Софья еще ее предпринимали решительных действий, однако между братом и сестрой шла последняя короткая борьба.

Мазепа оставался в стороне от всех этих событий, выжидая, чем все закончится. Но, выслушивая донесения о том, что делается в Москве, он с каждым днем волновался все больше и больше. Гетман заперся в комнате, почти никого не пускал к себе и широкими шагами ходил из угла в угол.

Однажды утром к нему постучал Лизогуб. Гетман сидел у окна с люлькой в зубах: по всему было видно, что он не ложился всю ночь. Лизогуб про себя отметил, что гетман похудел, осунулся, даже постарел. Бунчужный сел, не ожидая приглашения, вынул кисет и тоже набил трубку.

— Да, — протянул он, — заварилась каша.

Мазепа был явно не склонен к беседе: он даже не повернулся, продолжая смотреть в окно.

— Уже почти месяц прошел, как началось, а конца не видно, — снова медленно заговорил Лизогуб, украдкой следя за гетманом.

— Перемелется — мука будет, — кинул, наконец, Мазепа. — Свои они: и подерутся и поругаются, а сойдутся вместе — примирятся, как кобзари поют.

Шутка не получилась.

— А все-таки не Петра ли верх будет? — продолжал Лизогуб. — Один за другим к Петру бегут бояре со своими людьми. Софья уже всяко пробовала удержать стрельцов, — все напрасно, так и плывут, так и плывут к Петру.

— А что, вернулись от Петра посланные Софьей бояре и патриарх Иоаким? О чем они договорились?

Лизогуб откинулся на спинку глубокого кресла.

— Там остались. Они тоже видят силу Петра. Софья рада теперь все миром кончить, только Петр не идет на это. Немного было утихло, а сейчас опять вон что делается. — Лизогуб медленно стал разжигать погасшую люльку.

— Не тяни, Юхим, — не выдержал Мазепа. — Рассказывай, что там.

— Петр дал приказ всем стрелецким и начальным людям прибыть в Троицу, взяв по десять человек из каждого полка, а также взять с собой московскую гостиную сотню и все черные сотни. Тут уж ясно, что дело идет к концу.

— Про нас ничего не говорил?

— Ничего.

— Ну и что же, все поехали к Петру?

— Известное дело, за ослушание — смерть. А кому своя голова не дорога? Не прикроет же их Софья юбкой! А Петр требует и Шакловитого с соучастниками выдать.

— Ты думаешь, выдадут?

— Пускай кобыла думает, у нее голова большая, а я лучше завтракать пойду, — поднялся разгневанный Лизогуб. Его обижало то, что гетман скрывает от него свои мысли. «Если ему круто придется, то и мне не лучше будет, — думал Лизогуб, — вместе же были. И разве не я помогал ему добыть булаву? А теперь и посоветоваться не хочет».

Юхим Лизогуб вышел, хлопнув дверью.

Мазепа вскочил и заходил по комнате. Что делать, как быть? Кто из них одолеет?

В дверь опять постучали.

— О, чорт! — выругался гетман, — Кто там? Заходи.

Вошел гонец от Петра и подал гетману приказ прибыть в Троицу. Отпустив гонца, Мазепа некоторое время колебался: ехать или не ехать? Однако куда деваться?! Да и старшина — он замечал это не раз — все перешептывается за его спиной.

«Будь что будет, еду!» — решил гетман.

Возле Воздвиженского дорогу преградили бердышами стрельцы: царь приказал остановиться и ждать, пока не позовут. Страшно было Мазепе ждать этого вызова, он даже не сказал, чтоб поставили шатер, а просидел несколько часов на снятом с коня седле, в стороне от всех, положив ногу на ногу. К нему подошел и сел рядом полковник Федор Жученко.

— Пане гетман, письмо от наказного гетмана Вуеховича. Не успел я передать, когда сюда выезжали.

Мазепа сломал печать. Не дочитав до конца, разорвал и бросил. Жученко было неловко спрашивать, что в письме, однако решился:

— Что, плохое?

— Чернь бунтует… И какое вам всем дело — что да что? — грубо оборвал Мазепа, но тут же спохватился: Федор был одним из его верных полковников. — Пустое, Федор, там мы все уладим.

— Пане гетман, а Шакловитому на плахе голову отрубили, — с тоской произнес ни с того ни с сего Жученко.

— Значит, заслужил, если отрубили. А что с Голицыным Василием?

— Голицын все сидел в своей вотчине, в Медведевке, а недавно не выдержал и поехал с Неплюевым к царю. Так тот даже не принял их. Приказал сослать князя Василия в Каргополь за самочинное провозглашение Софьи царицей, за трату денег да неудачные крымские походы; Неплюева — в Пустозерск, за поддержку Голицына, за самоуправство и грабеж крестьян. И то пусть благодарят Бориса Голицына, — кабы не он, давно б им головы на плахе отрубили, да он заступился.