— На том и порешили. Теперь так: у меня в Фастове войска хватит. Я смогу послать десяток-другой сотен в Богуслав. Кого с ними пошлем? Ты, Корней, поедешь?

— Нет, я с тобой останусь, мне и здесь дела хватит. Пусть едет кто помоложе, к примеру, Семашко.

Семашко, не сдержав радости, сорвался с места:

— Чего ж, я поеду.

— Эге, — засмеялся Палий, — быстрый ты. Послушаем, что другие скажут. Не привыкай, сынку, торопиться.

— Я его с охотой возьму, — поддержал Абазин смутившегося Семашку.

Другие тоже согласились.

— Неужто ты нас и чаркой не угостишь перед дорогой? Ох, и скупой ты стал, Семен, под старость! — сказал Абазин. — Недаром и сын из дому бежит. Здесь, видать, никогда и не пахло доброй горилкой. Хоть продай, если так дать жалеешь.

— Угощу, Андрей, только сначала посланье напишем к народу. Нам таиться больше нечего, пусть все знают, за что и против кого мы выступаем.

— У меня уже готовое есть, — подал свернутую в трубку бумагу Братковский.

— «Ко всем гражданам республики», — прочитал Палий и остановился. — Давайте напишем: «Ко всем гражданам земли украинской, к приниженным и угнетенным братьям нашим…»

…На следующий день никого из прибывших на раду в Фастове не осталось. Самусь, Абазин и Семашко поехали вместе. Семашко должен был дожидаться сигнала у Абазина.

Но ждать не пришлось, В Богуслав и Корсунь явились старосты с вооруженными отрядами и потребовали, чтобы казаки оставили эти города. Тут как раз и возвратился в Богуслав Абазин. Польские хоругви были быстро перебиты. Семашко перед всем народом прочитал от имени Палия универсал о вечной воле. Универсал встретили долго не затихавшим многоголосым «слава».

Так же быстро, как огонь охватывает солому, понеслось восстание по соседним волостям. Уже на другой день в Лисянке польский гарнизон был уничтожен. Абазин и Семашко разослали гонцов с универсалами. Заслышав о вечной воле, крестьяне пошли к Палию целыми селами, с имуществом и скотом. Послали известие Палию, — от него прибыло в помощь еще полторы тысячи казаков.

Примчался гонец с тревожными вопросами от Мазепы. Палий отвечал, что ничего не ведает.

Самусь тем временем написал присягу и отослал московскому царю, а сам двинулся на Белую Церковь — самую сильную крепость на Правобережье. Вскоре к нему присоединились Абазин с Семашкой.

Осаждающих собралось больше десяти тысяч. Начали бомбардировку, но через неделю пришлось прекратить: не осталось ни свинца, ни пороха. Как только привезли из Киева порох и свинец, решили начать штурм.

Абазин не сразу согласился на штурм. Самусь уже продумал план приступа во всех подробностях, а Абазин все смотрел на высокие стены города и качал головой.

— Откуда, Андрей, баталию начнем? — спрашивал его Самусь.

— Право, не знаю. Тут сам чорт рога сломит. Ясное дело, не оттуда, — и Абазин указал рукой на стены замка, высоко поднимавшиеся над городом. Со стороны Роси замок обступили крутые скалы, кроме того, его защищал вал с дубовыми кольями; другая, более низкая часть замка скрывалась за стенами города. — Я бы совсем не советовал штурмовать, сам видишь, — сильна фортеция. Лучше в осаду взять.

— Жинке своей советовать будешь, а не мне. Что ж, ваша милость мне тут год сидеть прикажет? Ты сиди, если хочешь, а я не буду…

— Вот полковники, — послышалось за спиной Самуся.

Самусь обернулся.

В сопровождении сотника подошел шляхтич.

— От гетмана Любомирского, — слегка поклонился он.

— Чего, тебе?

— Гетман приказывает покориться. За это всем будет прощение.

— Нехай он идет к кобыле под заднюю гриву, твой гетман, вместе со своим прощением. Когда от Днепра и до Днестра духа вашего не останется, тогда и говорить можно будет.

Самусь повернулся к шляхтичу спиной, показывая, что аудиенция закончена. Шляхтич постоял с минуту и удалился.

— Значит, ты отказываешься от штурма? — снова обратился Самусь к Абазину.

— За кого ты меня принимаешь? Я только думку свою сказал. Не буду же я сидеть, когда ты на приступ полезешь!

— Дай только своих людей, а сам сиди. Тебя все равно ни одна лестница не выдержит. Куда с твоим пузом лезть!

— Быстрее тебя взберусь.

— Посмотрим…

Штурм не удался. В стенах не сделали ни одной пробоины, так как вся артиллерия состояла из легких двухколесных пушек, возимых одной лошадью. Палий прислал несколько ломовых, осадных пушек, но ядер к ним оказалось недостаточно. Стены были очень высокие, редко какая лестница достигала верха стены. Казаки лезли под ливнем пуль, один за другим карабкались по плечам, по головам, стреляли из пистолетов в рейтар, но мало кому удавалось взобраться на стену и взяться за саблю. Да и там на каждого набрасывалось несколько осажденных, и казак падал вниз, сбивая товарищей.

Самусь злился: заворачивал отступающих, в ярости сам бросался к стенам. После третьего неудачного приступа Абазин взял его за руку и тихо, но твердо сказал:

— Хватит людей зря губить. Пора за ум взяться.

Самусь прикусил губу, однако подчинился.

Полтора дня они ничего не предпринимали, даже не говорили о том, что делать дальше. В полдень к шатру Абазина и Семашки подошли двое: один казак, другой в одежде горожанина. Лицо казака показалось Семашке знакомым, и он спросил, где видел его. Тот улыбнулся: