Поздним вечером 28 сентября во Второй горбольнице родился первый житель освобожденного города — Юрик. Ни акушера, ни гинеколога на эвакопункте не полагалось, поэтому роды принимали хирург Размик, анестезиолог Андрей, физиотерапевт Дана и я на подхвате. Хорошо, что решительная Дана взяла на себя командование операцией: все мы занимались этим деликатным делом впервые. Но обошлось, хотя мама — сухумчанка Лариса Каневская — еле справилась: организм сильно ослаб за год недоедания. Кроме Юрика, у нее две маленькие дочки. Муж, грек, за два месяца до конца войны эвакуировался на историческую родину.

— Чего ж ты с ним не поехала?

— Не хочу — я в Сухуме родилась, мои могилы здесь: родители, сын маленький в войну умер… Знаешь, по пословице: «Где родился, там и сгодился».

— Как же ты одна троих поднимать будешь?

— Ну и что — после Отечественной и по десять детишек бабы одни поднимали. Я же не в лесу живу — мне люди не дадут пропасть.

После взятия Совета Министров грузинская армия, полностью деморализованная, бежала, бросая по дороге оружие и боеприпасы. Половину республики — от Сухума до пограничной реки Ингури — абхазы прошли за двое суток, практически без боев: догнать не могли.

30 сентября 1993 года стало Днем Освобождения Абхазии. И пришла радость со слезами на глазах.

Весь проспект Мира — само название звучит сейчас дико — затянут дымом. Из калитки выбегает русский дедушка — грудь в орденских колодках:

— Девочки, родные, с Победой! Господи, неужели наши пришли…

Через пару дней я столкнулась на улице с крепкой бабулькой, которая, энергично встряхнув мне руку, пионерским голосом воскликнула: «Здравствуй, подруга!» Я, если честно, слегка струхнула: после всего пережитого многие горожане были, так сказать, не в себе. И вдруг слышу: «Я в ту войну тоже санинструктором была!»

После таких встреч особенно противно было сталкиваться с отдельными «солдатами-освободителями», нацепившими на себя неизвестно каким подлым путем добытые награды той войны.

На подогнанную вплотную к дверям хлебного магазина машину грузят хлеб для солдат. Столпившись вокруг, голодные сухумчане умоляют дать хоть буханку! Жалко, но объясняют: сейчас загрузим для армии, потом будем вам раздавать. Одна из девочек проползла под колесами грузовика вовнутрь, возвращается счастливая, с буханкой — невозможно отказать, когда за хлебом тянется ребенок. Увидев это, матери из толпы подталкивают вперед своих малышей. Мальчик лет семи, плача, упирается. Мама успокаивает: «Не бойся, это же наши, они стрелять не будут!»

Через час в нескольких точках города начинают раздавать хлеб и жителям. Солдаты срывают голоса, пытаясь как-то упорядочить обезумевшую очередь. Только от настоящего голода человек будет так убиваться за буханку хлеба. Русские старухи объясняют: в оккупацию не владеющих грузинским языком выталкивали из хлебных очередей, избивали. Приходящая со всего мира гуманитарная помощь распределялась лишь среди грузин: «А вас, русских, пусть ваш Ельцин кормит!»

Действительно, опустевшие грузинские квартиры забиты едой. Сейчас много говорят о возвращении беженцев. Я не знаю, как они, вернувшись, собираются жить рядом с соседями, которым когда-то отказали в куске хлеба.

Вместе с братьями Барцыц — Левардом и Русланом — заходим в здание Сухумского государственного университета. По дороге они рассказывают, как накануне тушили там пожар в спортзале: в дело пошел даже рассол из недоеденной отступавшими банки соленых огурцов.

В университете располагалась комендатура: в аудиториях ящики с боеприпасами, разбросанные документы, новенькая генеральская форма — прямо как бункер Гитлера на известной картине Кукрыниксов «Конец». Левард осматривает шкафы на своей кафедре географии:

— Ничего не осталось, все выкинули или сожгли. Все мои научные труды, сигнальный экземпляр учебника «География Абхазии» — четыре года работы пропало… И знаешь, не могу я их понять: ведь в последние годы грузинизация в республике шла такими темпами, что еще лет шесть-семь — они бы нас и так задавили, по-тихому. Неизвестно, проснулись бы абхазы когда-нибудь, если бы грузины сами не начали войну.

— Когда отбили универмаг, ребята принесли нам французские духи. Мы так обрадовались, что сразу надушились! А потом мне девчонки говорят: «Ой, что у тебя на шее!» Я в зеркало глянула: мама моя, шея такая от пыли и дыма грязная, что от духов потеки пошли…

Может, кто-то осудит этих ребят и этих девочек, год не покидавших окопы. Я — не смогу.

Вообще — есть мародерство и мародерство. Есть разница между человеком, берущим еду, взявшим пару кружек в свой опустошенный дом, и тем, кто вывозит в Сочи по семь холодильников. Армия, освободив город, двинулась дальше — до Ингури. За ними выдвинулся «третий эшелон». Практически все пострадавшие твердят: «Нас освобождали отличные ребята, а потом появились грабители». Фронтовики вторят: «Я вот смотрю на тех, кто гору добра волочет — ну ни одного воина знакомого среди них не вижу! И откуда они только повылазили?» Или так: