Шрифт:
У госпиталя — огромная черная толпа женщин. Прибывают машины с ранеными, их проносят через живой коридор, люди со страхом и надеждой всматриваются в окровавленные лица. Молодой парнишка тащит на руках раненого, обессилев, просит помощи. Несколько пожилых, но вполне еще крепких мужчин в толпе застыли в оцепенении, из которого их выводит только отчаянный женский крик: «Да помогите же ему, гады!»
Не выдержали нервы и у Капы Тванба, с начала войны работавшей в госпитале санитаркой. На одной из санитарных машин она совершила марш-бросок на «брехаловку». Там горячо и авторитетно обсуждала перипетии боевых действий та немногочисленная часть абхазской интеллигенции, которая восприняла полученную бронь как должное — как же, мы же генофонд нации! Под дулом одолженного автомата отчаянная Капитолина набила полную «Скорую» генофонда, доставила в госпиталь и не отпустила, пока каждый не сдал по 600 миллилитров своей драгоценной крови.
Вечером «на огонек» в номер «Черноморца» никто не пришел — все друзья на передовой. Впрочем, и огонек-то был жалкий, свечечный — российское правительство отключило подачу электроэнергии, срочно наложив на абхазских ослушников экономические санкции. Проявили завидную оперативность — в отличие от минувшего сентября, когда Верховный Совет России рекомендовал наложить такие санкции на Грузию. Хорошо, что хоть в госпиталях есть дизельные движки.
Утром сразу бегу в пресс-центр за аккредитацией и пропуском на фронт. Сталкиваемся с июльским другом-коллегой — фотокорреспондентом Андреем Соловьевым, смеемся: «Слетаются соколы!». С пропусками мчимся в штаб, влезаем в попутку — грузовик, везущий солдат на передовую. Плача, нас провожают русские женщины-поварихи, умоляют поберечься.
Мы едем и сбивчиво говорим, что, похоже, не этот раз наступление будет удачным, вот-вот конец войне! В Эшере заместитель комбата Аслан Дгебия ведет меня на наблюдательный пункт в разрушенной школе, а Андрей, махнув на прощание рукой, уходит снимать переправу бойцов через Гумисту.
Вечером в штабе Эшерского направления узнала, что Андрей легко ранен. Наутро на эвакопункте врач Ляля Джения объясняет: легких ранений в голову не бывает, из раны извлекли осколки кости, но от госпитализации в Афоне он отказался, уехал в Гудауту передавать в агентство отснятые пленки. Появляется ставшая совсем прозрачной Вика Хашиг, блестя глазами, хитро улыбается: «Ну что — в Сухум хочешь?» — «Конечно!»
Часть города — уже абхазская, бои идут в районе «Универсама». В санитарной машине едем на передний край за ранеными. За рулем — зампотех медсанбата Мурман Сабекия.
При въезде в город — «экологическая» наглядная агитация для курортников. В центре — плакат с оленем: «Не поднимай ружья на красоту!»
На верхнеэшерском эвакопункте Вика, уже раскаявшись в своей необдуманной «доброте», делает попытку меня высадить. Упираюсь, едем дальше. Грохает. Полевой медпункт — в полуразрушенном универмаге, девчонки сидят под лестницей — так безопасней. Обнимаемся с чумазой, но счастливой Саидой Тыркба. Грохает.
Бойцы бегом тащат раненого, заносят в машину. На полном газу Мурка рвет обратно. Вика оборачивается с переднего сиденья:
— Сайка, как он?
— Поздно… Погиб.
Как только выезжаем из-под обстрела, Вика останавливает Мурку:
— Подожди — не надо везти его так…
Заскочив в салон, мягко закрывает парню глаза, бережно связывает ноги и кисти бинтом — чтобы не растрясло.
В тот день — 21 сентября — через нижнеэшерский эвакопункт, прикрывающий прибрежный, самый тяжелый в те дни участок наступления, прошло более сотни раненых. Кстати, потом многие «знатоки» утверждали, что Сухуми освобождали то чеченцы, то русский суперспецназ — да кто угодно, только не абхазы. Я не хочу с ними спорить — их самих я там не встречала. Но тем, кто хочет знать правду, я бы просто предложила перелистать пухлую общую тетрадь, где медсестры записывали фамилии поступавших на эвакопункт раненых.
22 сентября — полтораста раненых. Район Учхоза сплошь накрыт тяжелой артиллерией противника (той самой, которую по «Великому Соглашению» Грузия обязалась вывести с территории Абхазии). Девчонки сбиваются с ног. Толпу у гудаутского госпиталя вспоминаю почти с ненавистью: коли уж так переживаете, шли бы сюда — твоего к тебе первой привезут, первая ему помочь сможешь!
— Сайка, как он?
— Дышит.
— Мурка, в Гудауту!
Ночь, возвращаемся с эвакопункта из горного селения Каман. В машине семеро раненых. Один очень тяжелый — черепно-мозговая травма. Поэтому Вика командует ехать не в Афон, а прямиком в гудаутский госпиталь: там — единственный на всю Абхазию нейрохирург.
Сайка — рядом с «черепником», поддерживает ему голову. Вика — на докторском сиденье, я, поджав ноги, посередине, на моторе. Мурману не позавидуешь: ехать медленно — не довезешь парня, быстро — растрясешь остальных.
Двигаемся в густой темноте: путь идет прямо над городом, на высоте наши фары — отличная мишень, поэтому на самых опасных участках Мурка выключает их вообще, едет практически вслепую, шепотом поминая то ли Бога, то ли черта. Дорога даже днем абсолютно непроезжая — щебень, раскуроченный снарядами и дождями. Потом — на зеленых подфарниках и только после бесконечно долгой четверти часа — полный свет. Наконец выезжаем на трассу — полный газ!