Мужик заходит в сарай, я иду следом. В картонной коробке – пять рыжих котят. Мужик наклоняется, берет двух котят и протягивает их мне, мол, забирай. Вот только котят мне сейчас не хватает для полного счастья. Я улыбаюсь, качаю головой и говорю:

– Нет.

“Нет” – стопроцентно международное слово, известное миллиардам жителей Земли. Его понимают и в Анкоридже, и на мысе Горн. Но понимание – это не всегда хорошо. К этому первоначальному “нет” я добавляю “спасибо”, но “нет” уже сделало свое дело.

Мужик, натурально, впадает в бешенство. Он жутко злится, разве что пар не идет из ушей. Я даже подозреваю, что у него уже были причины для злости – еще до того, как я начал к нему приставать со своими расспросами. Он орет благим матом. Потом на миг умолкает и снова орет, причем по сравнению с этим ором первая порция кажется робким и вежливым шепотом. Его ярость вряд ли была бы сильнее, даже если бы я убил всю его семью. Я потихонечку пячусь к выходу, изо всех сил улыбаясь, и тут мужик достает пистолет, хватает меня за волосы и сует ствол мне в ухо. Это, наверное, больно. Только я ничего не чувствую, потому что впал в полное оцепенение от страха.

Тут возникает целый ряд вопросов. Почему он так взъярился? Может быть, он считает, что я оскорбил его котят и, следовательно, его самого? Что, отказавшись забрать котят, я таким образом метафорически плюнул ему в лицо? Почему он держит огнестрельное оружие в сарае с котятами? Или он просто предусмотрительный человек, который заранее запрятал заряженные пистолеты по всему дому и всему двору – в потайных, но удобных местах?

Мне в жизни не было так страшно. Я понимаю, что сейчас меня пристрелят, и, натурально, обделываюсь в штаны. Хотя от страха этого не замечаю. Вернее, замечаю, но мне все равно. Мужик продолжает орать. Он орет и орет, и до меня постепенно доходит, что он не будет меня убивать. Не потому, что он уважает чужую жизнь, и не из страха перед наказанием. Просто если он меня застрелит, ему придется потом прятать тело, тратить свое драгоценное время, копать яму в саду или везти мою мертвую тушку куда-нибудь в лес за городом. Я не знаю этого человека, но знаю, что именно так он сейчас и рассуждает.

Дорога домой получается не самой приятной.

– Что с тобой? Что случилось? – спрашивает Гулин на следующий день, увидев мое распухшее ухо. Я ничего не рассказываю о своем давешнем приключении, потому что меня до сих пор трясет. Вряд ли я доживу до того дня, когда смогу посмеяться над этим случаем.

Сиксто беседует со строителями, стараясь не повышать голос:

– Я всего лишь хочу, чтобы окна были похожи. Я не прошу, чтобы новые окна были точно такими же, один в один, вплоть до молекулярной структуры, но пусть они будут хотя бы похожи. Чтобы среднестатистический наблюдатель не заметил никакой разницы, ну, скажем, с двадцати шагов.

Мне как-то сомнительно, что его просьба дошла до строителей.

Вдобавок к распухшему уху, у меня влажные трусы. Потому что наша сушильная машина сломалась. Я как раз размышляю над новой теорией, что в жизни нет счастья, поскольку счастье – понятие мифологическое, наряду с единорогами и огнедышащими драконами, и тут у меня звонит телефон. Это Гамей с Мускатом.

– Я же сказал, чтобы вы мне не звонили.

– Тиндейл, а мы не по делу звоним. Нет, не по делу. Просто хотим пригласить тебя выпить. Ну, там… кофе. Или, может, чего покрепче. Посидим, поболтаем. Ну, так… по-дружески.

Гамею явно не светит сделать карьеру на поприще убедительной лжи. А я-то надеялся, что эта сладкая парочка оставит меня в покое хотя бы на пару недель. Похоже, придется прибегнуть к решительным действиям, чтобы избавиться от дид-жеев, а не ждать, пока они “притухнут” сами.

Гамей с Мускатом предлагают встретиться в “Догме”, модном заведении, специализирующемся на хот-догах. Мы договариваемся о времени.

– Теперь займемся сушильной машиной, – объявляет Сиксто и берет телефонную трубку.

Я варю себе кофе и слушаю, как Сиксто беседует по телефону: “Сколько, когда, прошу прощения, сколько”. Я сочувствую Сиксто от всей души. Я даже не представляю, как люди нашего возраста, а то и младше, справляются с управлением целой страной. Как Сиксто умудряется управлять своим домом – это выше моего понимания.

– Цены просто грабительские, – возмущается Сиксто. – А еще говорят, что страну губят наркокартели! Техник придет завтра в три. Кто-нибудь будет дома?

– Зачем тебе техник? – говорит Гулин. – Скорее всего там полетел блок управления. Надо просто купить новую плату и заменить. Хочешь, я этим займусь?

Мы с Сиксто таращимся друг на друга, как два малолетних двоечника, которые вдруг обнаружили, что их домашнее задание волшебным образом само записалась в тетрадках.

– Э… – говорит Сиксто. – Буду очень признателен.

– Хорошо, я все сделаю, – говорит Гулин.

Как ни странно, но Гамей с Мускатом уже ждут меня в “Дог-ме”. Это явно недобрый знак.

– Я рад, что вы мне позвонили, – говорю я, когда поблизости нет никого, кто мог бы это услышать. “Я рад, что вы мне позвонили” – дежурная фраза, которая всегда говорится в тех случаях, когда верно обратное. Этому меня научил Бамфорд.