— Нет, совсем не о том. Фон Клейст сообщает Государю, что ты бросил вверенную тебе крепость на произвол судьбы и переметнулся вместе с гетманом к королю Карлу, и что лишь благодаря решительным действиям самого фон Клейста, не допустившего мятежа твоих казаков, Стародуб до сих пор не захвачен противником. Как тебе это нравится?

— Я не судья бригадиру русской службы, а что касается его рапорта... Надеюсь, ваше сиятельство напишет или доложит Государю, что в действительности дело обстояло несколько иначе?

Меншиков, занятый уже куском жареного на вертеле бараньего бока, оторвался от своего занятия, с интересом взглянул на Скоропадского.

— А что доложить Государю о том, чем ты занимался со мной под Батуриным? Вдруг он пожелает узнать и об этом?

— Доложите, что я по мере сил помогал вашей светлости захватить и уничтожить Мазепино гнездо, что было велено нам Государем.

Громко расхохотавшись, Меншиков вновь наполнил кубки горилкой, спросил:

— Как думаешь, полковник, отчего я до самой недавней поры недолюбливал тебя? Или скажешь, что не замечал этого?

— Замечал и, не зная причин, был весьма удручен вашим прохладным отношением ко мне.

— Не любил я тебя за хитрость и лукавство, которых у тебя не меньше, чем у Мазепы. Возьмем даже наш разговор сейчас. Знаешь, что не могу не сказать Государю, что ты был первым, кто сообщил мне об измене Мазепы, и что именно благодаря тебе был захвачен Батурин. Даже пожелай я скрыть это и приписать взятие Батурина себе, это не удастся из-за множества людей, видевших твое отменное усердие в борьбе с мятежным Чечелем. Знаешь это, а начинаешь передо мной в простоту и скромность играть: «дело обстояло несколько иначе», «по мере сил помогал вашей светлости», — передразнил Меншиков Скоропадского. — Ну да ладно, хитрость и лукавство тоже нужны, особливо при новой твоей должности. Так давай первыми выпьем за нее, поскольку именно нам с тобой придется отныне вершить делами Гетманщины и всей Украины и, не приведи Господь, приводить ее к повиновению, удайся Мазепе разжечь на ней смуту.

— За новую должность? Но ваше сиятельство забыли назвать ее.

— А то сам не догадался, — снова расхохотался Меншиков. — Небось, гетманом видишь себя с минуты, когда нагнал мои полки на пути в Борзну и сообщил об измене Мазепы? Считай, что булава уже в твоих руках. За нее и выпьем.

— Не рановато? Государь, как мне известно, больше склонен видеть гетманом полковника Полуботка, да и казачеству он люб больше, нежели я. А без воли Государя и без решения казачьей рады никому гетманом не бывать.

Меншиков недовольно поморщился.

— Коли пью за твое гетманство, значит, тому так и быть, — заявил он и пошутил: — Пей, покуда я не передумал.

Закусывая выпитую горилку луковицей с хлебом, князь пустился в объяснения:

— Говоришь, Государю больше по душе черниговский Полуботок, чем ты? Верно, было такое, поскольку Полуботок нравился мне больше тебя, и эту мысль я внушил Государю. Да и за что мне было любить тебя? Что свой старшинский нос кверху драл и ни во что ставил русских офицеров? Полковник и дворянин Анненков, с которым даже Мазепа первым здоровался и здоровьем интересовался, для тебя был ровня, а других ты попросту не замечал. Но черт с ним, твоим казацко-шляхетским гонором, главное, что ты доказал свою преданность России. Как никто из старшин. Тот же Полуботок прислал Государю верноподданническое письмо, а ты не бумагу в это время чернилами марал, а вместе со мной Батурин штурмовал и свою кровь проливал. Кстати, как твоя рана? — спохватился он.

— Уже позабыл о ней. Через неделю заживет, как на собаке.

— Что было между нами прежде, полковник, осталось позади, а теперь нам предстоит рука об руку вершить делами на Украине.

— Буду рад помогать Государю и вашей светлости...

— Что заладил: «вашей светлости» да «вашей светлости»? Отныне мы с тобой свои люди и величай меня Александром Данилычем. Уговорились, Иван Ильич?

— Уговорились, Александр Данилыч.

— Коли с прошлым покончено, давай говорить о дне сегодняшнем. Булава, которую Государь повелел изготовить в Москве взамен увезенной Мазепой, будет готова к пятому-шестому ноября, тогда и проведем казачью раду по выборам гетмана. А прежде Государь объявит старшинам, кого он желал бы видеть гетманом, и его избранником будешь ты, Иван Ильич. И кого бы казачья рада в гетманы ни выдвигала, как бы ни была настроена против тебя, гетманом станешь ты. С чего мыслишь начать гетманствовать?

— С Мазепой к шведам перебежала почти вся Генеральная старшина и большинство полковников, а без них гетман, что без рук. Перво-наперво надобно решить, что разумнее: назначить взамен старшин-изменников новых или переманить от Мазепы к себе старых, пообещав им прощение и возврат прежних чинов и маетков.

— Что ты считаешь разумнее сделать?

— То же, что и ты, Александр Данилыч. Обзавестись новой старшиной мы всегда успеем, а вот лишить Мазепу его ближайших помощников было бы неплохо. Мазепу из-за его былой службы польскому королю и из-за выдачи батьки Палия русским властям простые казаки не любят, а за такими уважаемыми старшинами, как Генеральный есаул Гамалия или полковник Апостол, могут легко пойти. Кто больше Апостола принес казачеству побед и славы, громя шведов и ляхов? Никто. А кто наиболее почитаем на Гетманщине среди бывших сечевиков, будь тот сейчас Генеральным старшиной или простым казаком, если не бывший атаман запорожского Полтавского куреня Гамалия? Никто. И если такие старшины раскаются в совершенной измене и возвратятся на службу России, это будет для Мазепы не меньшим ударом, чем потеря Батурина.

— Тем паче, что вслед за Апостолом и Гамалией от Мазепы побежит и другая старшина, — добавил Меншиков.

— Непременно побежит. Уж больно вся старшина в одном клубке перевита: все сваты, кумовья, побратимы. У того же Апостола дочь замужем за сыном прилукского полковника Горленко, и если Апостол покинет Мазепу, младший Горленко, для которого Апостол что отец родной, наверняка последует за ним. Да и старый Горленко призадумается, не дурня ли он свалял, связавшись с Мазепой.

Меншиков обнял Скоропадского за плечи, приник к нему щекой, тихонько смеясь, зашептал на ухо: