Я бы мог ему сказать, что меньше всего их Петсем или Семпет совмещались с софтом, что скорее это был бы Петсемхват или Семпетгноб. Но не стал.

Я просто поблагодарил его и спросил:

– Можно, я тут развернусь? То есть пересеку сплошную осевую? Чтобы не терять время. У меня его осталось совсем мало.

Семенов высунулся в дверь:

– Толян! Пусть он пересечет сплошную осевую.

Я попрощался с Толяном и Коляном и пересел в свою машину. Передал Полю команду на сбор необходимой информации в Сети. И на глазах аж двух гаишников безнаказанно пересек сплошную осевую!

Когда я добрался до Кантемировской площади, сетевой агент уже собрал всю имеющуюся информацию. Увы, ее оказалось немного (потому Поль так быстро ее и собрал), и была она устарелой. Все та же фотка, место работы – клиника доктора Виталия Марголина и прошлогодний домашний адрес. Слабоват улов…

Однако, подумав, я решил, что прятаться ей после смерти главных действующих лиц (кроме меня и Кати, разумеется) теперь незачем, и прошлогодний адрес вполне может оказаться нынешним. Я припарковался, разыскал в записной книжке телефон. Ответил мне тот самый голос, глубокий, как Марианская впадина, и холодный, как Северный Ледовитый океан:

– Алло!

– Дайте Вику? – грубо сказал я хриплым голосом.

– Молодой человек, – ответили мне с достоинством, – мне, кажется, вы ошиблись номером.

– Да? – сказал я. – Кому кажется, тот крестится. – И отключился.

Во всяком случае мамочка ее все еще жила там. А уж через мамочку я и на доченьку выберусь, как уже бывало…

И я покатил к Каменноостровскому мосту. Там была привычная пробка, задержавшая меня минут на десять.

Вообще мосты – это вечная беда любого питерского жителя, если у него есть автомобиль. Они – как бутылочные горла, втягивают в себя транспортные потоки, уплотняют их, пережёвывают и выбрасывают на другую сторону реки с растрепанными нервами, а то и поцарапанными кузовами. И даже два туннеля, пробитые в двадцать первом веке под Невой, не особенно улучшили боевую обстановку.

Переправившись через мост, я выбрался на набережную Фонтанки.

Набережные – еще одно чудо Северной Пальмиры. Одна моя знакомая из Москвы, которой надо было попасть на набережную Макарова, приехав на станцию метро «Василеостровская», поднялась на поверхность и спросила у первого встречного: «Как пройти на набережную?» – «А вам на которую?» – ответили ей. – «А что, она не одна?» – удивленно спросила моя знакомая. – «Да здесь со всех сторон набережные», – ответили ей, удивляясь ее удивлению…

На Фонтанке движение оказалось не слишком плотным, и я добрался до Аничкова моста за десять минут. А еще через две минуты был на улице Рубинштейна.

Знакомый двор-колодец за прошедший год нисколько не изменился. Все тот же голый асфальт, все тот же «ароматный» мусорный бак. И, должно быть, все та же темная лестница, которую не убирали, наверное, со времен Авраама Линкольна… или теперь тут больше бы подошло сравнение со временами Александра Второго?…

К счастью, до лестницы мне добраться не удалось – я проделал полпути к арке, ведущей во второй двор, когда из нее навстречу вышла хрупкая женщина в зеленом плаще и зеленой косынке, из-под которой выбивались знакомые рыжие пряди. Перед собой она катила детскую коляску в голубую и синюю клетку. Увидев меня, она остановилась как вкопанная.

Я подошел.

– Здравствуйте, Альбина!

У нее задрожали губы, и она прикусила нижнюю – мне даже показалось, что сейчас брызнет струя крови. Но это был, как сказала бы Марьяна, глюк. Какое-то время мы стояли, глядя друг на друга. Я ждал от нее полновесной пощечины, ибо того, что я сделал с ведьмой, не прощают. Наконец она справилась с собой и освободила губу из плена зубов. Но пощечины не последовало.

– Здравствуйте, – сказала она просто.

– Мальчик? – спросил я, кивая на коляску.

– Мальчик, – ответила она.

– И сколько ему?

– Три месяца.

– Сколько?! – Меня словно пыльным мешком ударили. Из-за угла. – Это что же получается…

Рыжая зеленоглазка усмехнулась, поправила воротничок плащика:

– А ничего не получается. Не воображайте себе! Он родился семимесячным. Так что это вовсе не ваш ребенок.

В меня словно воздуха накачали – так легко стало. Как шарику на ниточке – поднялся бы и поплыл, над двором-колодцем, над крышей, над городом, все выше и выше, вверх, в пустоту, в черноту…

– К тому же, помнится, вы утверждали, что вашего во мне не оказалось. – Слова Альбины доносились словно из ниоткуда, призрачные, прозрачные, нереальные. – Но даже залети я от вас, то вычистилась бы. Нет ничего хуже, чем родить от ненавистного отца. Это плохо и для самого ребенка, и для матери. Отрицательные черты характера развиваются с преобладанием, будто при резонансе. А мой Виталенька будет хороший мальчик, просто чудо. – Она нагнулась над коляской, протянула руки, поправила там что-то.