– Да, верно, - кивнул Власов, - юде действительно проявили потрясающую способность к самосохранению. Но если сформулировать вашу мысль чуть в других терминах, то она звучит так: юде всегда оставались чужими по отношению к тем странам и народам, среди которых жили, и принципиально не хотели становиться своими. Что же странного в ответной реакции этих народов? Гостям все же положено несколько меньше прав, чем хозяевам, не так ли? Особенно если эти гости не очень-то склонны уважать хозяев и считаться с их интересами... Что произошло в той же Германии во время Веймарской республики? Когда в руки юде попала власть - власть денег и газетных страниц прежде всего - они использовали её для того, чтобы бесстыдно наживаться, продавать Германию иностранцам, а также тешить свою ненависть к другим народам, особенно к дойчам. В том числе используя так называемую свободу прессы. Которая сводилась к свободе пропаганды коммунизма и прочих подрывных учений, клеветы на дойчей и Германию. А также к описанию и смакованию различных извращений.

– Вы ничего не понимаете! Это было золотое время!
– воскликнул на плохом дойчском какой-то бородатый старичок, доселе сидевший тихо.
– С точки зрения культуролога, в двадцатые годы Берлин был самым интересным местом в Европе! Хотя бы потому, что это была неофициальная столица европейской гомокультуры...
– он запнулся, почувствовав, что сказал лишнее.

– Вот именно, - с отвращением сказал Власов, - и ничего хорошего я в этом не вижу.
– Кстати, как вы думаете, почему в Республике Израиль порядки куда жёстче, чем даже в Райхе? И особенно в этих вопросах?

– Я же говорил - гебульник!
– снова встрял волосач.
– Ишь как плетёт! Ишь как заворачивает!

– Игорь, я же тебя просил - без навешивания ярлыков!
– рявкнул на соратника Эдик.
– Давайте будем разговаривать серьёзно, - несколько успокоившись, сказал он Власову.
– Вы умный человек, хотя и зашоренный. Но вы всё время воспроизводите нацистские пропагандистские штампы, а это очень раздражает. Попробуйте мыслить как внутренне свободный человек, и вы начнёте понимать нас лучше. Пока что вы слушаете только себя...

Фридрих слегка поморщился от такой бесстыдной демагогии. Но на лицах большинства слушателей проступило глупое самодовольство: судя по всему, себя-то они считали внутренне свободными и незашоренными.
– Всё это очень хорошо, - сказал он, - но давайте всё-таки вернёмся к теме. Возможно, я и в самом деле обманут пропагандистскими штампами, но вы ведь можете с лёгкостью их опровергнуть? Итак, почему же...

– Пропагандистские штампы, - заявил Эдик, - действуют на подсознание и от этого кажутся убедительными. Опровергать каждый штамп по отдельности не имеет смысла, потому что они поддерживаю друг друга. Вот, например, недавно вы навязывали нам ложное сравнение: с одной стороны, преступная карательная практика, и с другой - вождение машин в нетрезвом состоянии. Всякому разумному человеку понятно, что это совершенно разные вещи. Но вы упорно держитесь за эту глупую, детскую аналогию, потому что вам её когда-то внушили. Скорее всего, вы даже не помните, кто вам её внушил - ваши мозги уже промыты... Единственный выход - отвергнуть всю систему целиком, освободить свой разум от этих навязанных догм.

– То есть принять ваши догмы?
– поинтересовался Власов.

– Сколько можно! У нас нет никаких догм, наше мышление свободно, а вы - в цепях!
– снова взорвался Эдик.

– Вот именно!
– высунулась толстуха.

Фридрих почувствовал, что проигрывает раунд и решил отплатить той же монетой.

– Вы навешиваете мне ярлык, - он вспомнил выражение плешивого, которое оказалось как раз к месту, - зашоренного человека, не способного отличить демагогию от корректной аргументации. Я понимаю, что вам удобно объявить всех несогласных с вами лично дурачками с промытыми мозгами. Вы также объявили себя свободным человеком, а на меня надели цепи...

– Я не надевал!..
– пискнул было плешивый, но Власов продолжал говорить, не обращая на него внимания:

– Вы стали внушать мне и всем остальным, что я в цепях. Что я не способен отличить корректную аналогию от некорректной, что мой мозг проштемпелеван, и так далее. Это типичное внушение. Не кажется ли вам, что вы, в своей борьбе с тоталитаризмом, сами незаметно им пропитались? Я посторонний человек, и мне это очень заметно... Вы когда-нибудь принимали участие в серьёзных переговорах - например, в деловой сфере?
– внезапно сменил тему Фридрих.

– А... а почему вы спрашиваете?
– только и нашёлся Эдик.

– Значит, не участвовали. Так вот: деловой человек должен ответить на множество неприятных вопросов, прежде чем он получит кредит под свой проект. Политик должен уметь отвечать на самые каверзные и неприятные вопросы, если он хочет получить кредит доверия народа к своей программе - а ведь политические программы несоизмеримо важнее частных дел. Я шёл к вам, ожидая увидеть сильных, уверенных в себе и своей правоте людей, способных отстаивать свои воззрения перед любым неприятелем. Я до сих пор думаю, что среди присутствующих такие есть. Но вот вы, Эдуард, и ваш соратник в ответ на мои очень простые рассуждения дважды сорвались на крик и грубость. Заметьте, никто, кроме вас, этого себе не позволял.

Это была тоже демагогия, причём достаточно беспардонная, но у Эдика вытянулось лицо: похоже, Власов задел какую-то чувствительную струнку.

– Так вот. Как деловой человек, я должен сказать: если мой партнёр по переговорам вдруг заговорит со мной так, как вы сейчас, я решу, что он собирается надуть либо меня, либо других. Заметьте, я не обвиняю вас в надувательстве. Но впечатление остаётся очень нехорошее.

На это Эдик не нашёлся что ответить - во всяком случае, сходу.

В повисшей тишине скрипнул стул, и, с преувеличенной озабоченностью глядя на часы, поднялся один из гостей, не понимавших английского. Кажется, ему давно хотелось покинуть собрание, но он не знал, как сделать это понезаметнее. И вот теперь, напротив, привлек всеобщее внимание.