Шрифт:
Лишь одна «баламутка Катька» ничего не замечала. Она даже и не делала попыток пообщаться с братом и только морщилась, когда слышала крик Шурика-Смита или разговоры о нем.
– Забили младенцами всю квартиру, прямо дышать нечем, – ворчала она. – Телек некогда посмотреть.
– Ты бы лучше уроки делала, – советовала ей бабушка.
– А зачем? – спрашивала «баламутка».
– Неучем вырастешь – вот зачем.
– Ну и что?
– То Кормить тебя кто будет? Или всю жизнь думаешь на родительской шее просидеть?
Катька фыркала.
– Не я твоя мать, – сердилась Варвара Игнатьевна. – Ты бы у меня попрыгала! Лентяйка! За хлебом ее не выгонишь! Полон дом молодежи, а я за хлебом хожу. Марш в магазин!
– Ух! Этот младенец! – злилась Катька. – Это из-за него все такие дерганые! Как без него хорошо было! Навязался на нашу шею! Ну и семейка подобралась!
И «баламутка», ворча и ругаясь, тащилась в магазин.
Нуклиев, Сенечка и Геннадий Онуфриевич были довольны – эксперимент шел нормально, работали все трое с энтузиазмом. Олег Борисович и младший лаборант доставали все новые и новые пластинки, диафильмы, купили в складчину японский магнитофон. Весь вечер полыхало синим пламенем окно спальни, слышалась музыка и рычание зверей. Ребенок теперь не боялся ванной. Если Шурик-Смит не полный идиот, то через несколько месяцев он должен уже начать проявлять первые признаки идеального человека.
Но тут случилось непредвиденное. Однажды около полудня в квартиру ворвался Нуклиев. Он был бледен.
Постучав в дверь спальни условным стуком (сколько ни пытались подслушать Красины этот стук – бесполезно. Он был слишком тихим и сложным), Олег Борисович скрылся в комнате будущего идеального человека. О чем говорили там ученые – неизвестно, но вышли обедать оба мрачные и не обмолвились ни единым словом.
Потом прибежал Сенечка с портфелем пива. Вся троица закрылась в спальне и долго возбужденно о чем-то говорила по-английски. Чаще всего слышалось слово «No!» [6] . Особенно громко выкрикивал «No!» Олег Борисович.
6
Нет! (англ.)
В это время зазвонил телефон. Ирочка взяла трубку.
– Пригласите, пожалуйста, Геннадия Онуфриевича, – сказал властный голос.
– А кто его спрашивает?
– Из института.
Красин взял трубку и долго слушал молча. Потом сказал:
– Это исключено. Нет… На это я никогда не пойду. Делайте что хотите… Это ваше право. Нет… нам не о чем говорить… Да, я не могу отлучиться ни на минуту… Нет… Ничего у вас не выйдет… Только попробуйте… Не ваша забота – проживу как-нибудь… До свидания…
Геннадий Онуфриевич положил трубку и обвел всех – к тому времени семья и соратники Красина столпились у телефона – невидящим взглядом.
– Он? – спросил Нуклиев.
– Он…
– Ну и что?
– Все то же…
– Какой негодяй, а?
Красин промолчал. Только его скулы порозовели.
– Ну и что ты решил?
– Ни за что!
– Молодец. Если трудно будет с деньгами – поможем. Он нас не сломит.
– Я могу ползарплаты отдавать, – сказал Сенечка. – У меня запросы минимальные. Тряпье сейчас в моде – дешевка, чем хуже, тем лучше; девицы предпочитают портвейн коньяку…
– Мы будем приходить каждый день после работы, – сказал Нуклиев. – В крайнем случае я продам машину.
Красин пожал соратникам руки.
– Спасибо, друзья… Мне ничего не надо.
– Нет, нет! Идея общая – общие и трудности, – сказал Нуклиев. – Что мы за друзья, если бросим тебя в беде?
– Но пасаран! – крикнул Сенечка и выбросил вверх сжатый кулак.
У Геннадия Онуфриевича показались на глазах слезы.
– Я никогда не забуду… Конечно, опыт остается по-прежнему коллективным…
– Тебе решать, – скромно потупился Нуклиев. – Мы теперь сбоку припека…
– Общий. Осталось не так уж много. Шесть лет и девять месяцев…
– Ерунда, – сказал Нуклиев.
– Я могу всю зарплату отдавать, – заявил Сенечка. – Я очень нетребовательный. Могу на пиве и тараньке хоть сколько существовать. А девицы… Они сейчас сами хорошо зарабатывают.
– Друзья! – воскликнул Геннадий Онуфриевич. – Я этого никогда не забуду! Я готов отдать пальму первенства… Я могу стать даже где-нибудь в сторонке…
– Ты что имеешь в виду? – спросил Нуклиев.
– Памятник.
– Ты верный, настоящий друг, – воскликнул Олег Борисович. – Когда все кончится, я напишу про тебя книгу. Воспоминания. Твой сын будет, конечно, идеальным человеком, но ты уже идеальный человек!
– Это уж слишком, – пробормотал растроганный Геннадий Онуфриевич.
– Да! Ты великий! Ты не Жан-Жак Руссо! Кто тебя прозвал Жан-Жаком Руссо? Ты Галилео Галилей! Вот ты кто!
– Друзья…
– Я по воскресеньям могу ходить разгружать вагоны, – сказал Сенечка. – А девицы… Бог с ними… Я могу некоторое время обойтись без девиц.