– Придумываешь все! Нет никаких снежников!!!

И летит подушка в голову шутника. И дни летят, словно поземка…

Мало что менялось в заведенном порядке. Несколько раз приходил человек, прозванный Тенью. Почти ничего не говорил. Кажется, ждал чего-то от мастеров. Далька пробовал допытаться, когда же ему можно будет взять в руки перо. Но Тень ничего не ответил, только посмотрел как-то странно да непонятно дернул плечом.

Набравшись духу, Тильт несколько раз писал на черной доске: «Желаю побывать на улице». И каждый раз желание его оказывалось перечеркнутым.

Ближе к концу месяца сменился один из тралланов – из той пары, что сопровождала слугу-маскаланца, накрывающего стол. С виду они все были почти на одно лицо, но поменяли того самого сопливого, над которым украдкой смеялись друзья.

А однажды вечером, когда Тильт уже отметил на стене возле часов завершение двадцать шестого дня, в комнате появился длинноволосый Шо-Лан с ножом в одной руке и золотой чашей в другой. Он ничего не сказал, лишь жестом пригласил Тильта в спальную комнату. Похоже, братья маскаланцы были немы. Либо дали обет молчания.

Шелковая удавка крепко сдавила предплечье Тильта.

Холодная острая сталь легла на сгиб локтя.

На этот раз Тильт не отвернулся.

И все было, как во сне: блестящее острое лезвие взрезало вспухшую вену. Только кровь плеснула не на желтый пергамент, а в золотую чашу. Несколько темно-красных капель упали на постель, легли на ткани знакомым созвездием – созвездием Демона…

– Больно было? – тихо спросил Далька, когда Шо-Лан унес чашу.

– Нет, – ответил Тильт и вновь не соврал.

А наутро за завтраком Далька заметил, что порция товарища несколько больше, и что вместо обычной лепешки у него – пирог.

– Наверное, ошиблись, – смущенно сказал Тильт, угощая друга.

Пирог был с луком и печенкой…

В эту же ночь Тильту был странный сон.

Никогда прежде не видел он таких домов: приземистые, с плоскими крышами, с белеными неровными стенами – они лепились друг к другу и походили на грибную семью. Сколько их было – двадцать? тридцать? Он не мог сосчитать.

Никогда прежде не видел таких людей: высокие, загорелые почти до черноты, одетые в серые длинные рубахи без ворота. Носы – будто клювы, глаза – как щелки, волосы – словно войлок. Люди прятались в тени от горячего солнца, дремали. Сколько их было? Тильт не успел разглядеть.

Никогда прежде не видел он такой земли: каменистой, рыжей, плотной. Там, где была вода, земля цвела; там, где вода была раньше, земля растрескалась; там, где воды не было никогда, – не было ничего.

Странные деревья окружали селение: короткие стволы, широкие редкие кроны, тонкие узкие листья, гладкая, словно кожа, кора. В колючих кустах, похожих на мотки проволоки, белели кости мелких грызунов. За жердями изгородей, за грядками, за обмелевшим ручьем и зарослями полыни раскинулось поле, уставленное каменными пирамидами.

Тильт знал, что это кладбище. Хотя никогда прежде не видел он подобных кладбищ.

А еще Тильт знал, что скоро здесь произойдет нечто страшное.

Совсем скоро.

И знание это делало зловещим любое движение и любой звук.

Дрогнула листва, взвилась вихрем пыль, качнулась на ветру серая полынь. Взвыла собака – и тоскливый вой ее тут же обратился скучным зевком. Вспухло в зените прозрачное облако; люди подняли головы, надеясь на дождь, но облако уже расплывалось.

И все же чудилось в воздухе нечто тяжелое, гнетущее.

Вот! – где-то глухо пророкотал гром.

Или это не гром?

Звук – будто из-под земли. Низкое урчание огромной утробы.

Люди поднимаются, ищут, откуда идет гроза. Скулят, подвывают собаки. Худые рыжие коровы, пасущиеся на привязи у ручья, задирают головы и взмыкивают, выпучивая глаза.

Снова слышится рокот. Не только слышится, но и чувствуется.

Со стоном кренится дерево, растущее между огородами и кладбищем. Из-под его корней бежит и ширится трещина, сыплются камни, клубится пыль.

Тильт знает – это не гроза. Тильт видит больше, чем жители деревни. Он за всем наблюдает как бы сверху.

Земля вздрагивает, сбивая людей с ног. Выбеленные Дома лопаются, будто перезревшие тыквы. Визжат собаки, ревут коровы. Небо кажется серым из-за поднявшейся пыли. Солнце на нем – просто размытое светлое пятно.

А на кладбище рушатся, рассыпаются пирамиды, составленные из камней. Мелко, часто дрожит земля, рвется, выворачивается наизнанку, исторгает погребенное – мумифицированные тела в саванах, похоронные подношения.