– День белый, Никита Алексеевич! Днем покойники в гости не ездят.

Узнала! Но почему же покойник? Это что же, она так высказывает свою обиду, что я не подал весточки? Или?

– Я не покойник, Анна Ивановна! Живой!

– А говорили, погиб... Где же в такую войну живым остаться!

– Остался, Анна Ивановна! Приехал вот...

– Ко мне приехал?

Что тут скажешь? И не оправдаешься, лучше и не оправдываться.

Я взял ее руки. Кисти рук развернуты в разные стороны. Что-то говорил прораб о ее руках. Устали, дескать, руки. Так мы стояли, глядя друг на друга, отыскивая прошлое скпозь пласты времени.

А вот и он, Власьсв.

Невысок ростом, сибиряки больше в кость раздаются.

Легко спрыгнул с коня, провел пальцами по усам, стряхивая пыль, и к нам. Мы его в правлении ждали.

Твердая поступь, солдатская выправка. Окинул нас коротким взглядом из-под седых, надвинувшихся на глаза бровей. Поздоровались... Сел за свой стол, еще раз посмотрел на нас. Томский товарищ и Волоков вышли.

Мы остались вдвоем. Таиться было нечего. Я представился. Он удивился.

– Полковник? Из Москвы? Что же такое стряслось?

Далекие наши края. Не говорю глухие - нет глухих мест, где человек живет... Однако далекие.

Он еще раз взглянул на мое удостоверение.

– Дубровин? Алексеевич! У нас тут знают Алексея Федоровича Дубровина...

Он вопросительно посмотрел на меня.

– Алексей Федорович - мой отец...

– Этим и обязаны вашему приезду?

– Нет! Просьба, Николай Павлович! Разговор должен остаться между нами...

– Такое уж у вас учреждение, и без предварения понятно! Так что же? Не плен ли вспомнить приехали?

– Плен...

Власьев сдержанно вздохнул.

– Много раз вспоминать приходилось! Забыть и сам не забудешь...

– Вам что-нибудь может подсказать из далекого прошлого фамилия Шкаликова?

– Как не может! Обязательно даже может! Только что же покойника вспоминать?

– Покойника? Откуда у вас такая уверенность, что он умер?

– Как меня председателем выбрали, написал ему письмо... Знаю... По себе... Трудно нам было, кто в плену побывал. А мне люди нужны. Приглашал его работать в колхоз. Жена ответила, умер, дескать! Утонул! Тому лет пятнадцать уже...

– Жив Шкаликов!

– Жив?! Хм! Удивляться не хочу! Всякое может быть... Фокус, конечно, занятный! Но плохого вы от меня о нем не услышите! Жизнь он мне спас!

– Вы что же, без него не решились бы на побег?

– Побег? Оттуда? Из немецкого лагеря? Каждый час о побеге думал! И не я один! Только бежать некуда! Далеко не убежишь! Так хоть надежда какая, свои вот-вот придут! А побег - это очередь из автомата!

– Вас выводили на работы... Это было за пределами лагеря. Завалы, разрушения...

– Протокол нашего допроса, я вижу, вы изучили, Никита Алексеевич! Сохранился?

– Сохранился...

– Со Шкаликовым не беседовали?

– Ищем, чтобы побеседовать!

– Нового он вам ничего не расскажет! Бесполезно! Хотя придется объяснить, зачем умер!

Власьев грустно усмехнулся:

– Выжил я, товарищ полковник, потому, что умел молчать. Разные там и всякие подворачивались с разговорами о побеге... Может, кто и искренне искал попутчиков, а чаще - от лагерного начальства проверку делали... Игру такую любили. Сколотит провокатор группу для побега, соберутся. Немцы даже помогут. Только из лагеря долой - они следом... И весело, и начальству реляция, вот, дескать, какие мы молодцы ребята! Никто от нас уйти не в силах! Шкаликова откуда-то перевели.

Шальной он, что ли, или испугался, что из нашего лагеря уже никуда не переведут. Он прямо в открытую предлагал всякому и каждому... Бежим - и все тут!

– На этот раз вы не испугались, что это провокация?

– Я опять же ничего ему не ответил... Завалы, обвалы там всякие... Это все не существенно... Шкаликов ударил по очкам немецкого солдата. Сбил очки. Голубев вырвал у солдата автомат и прошил очередью немца. Как они убили немца, я сразу и решил - можно бежать!

Если Шкаликов провокатор, то и ему беда, не простят - И в побеге он не выдаст...

– Вы этого не рассказывали на допросе...

– А если Шкаликов не провокатор, а просто шальной и отчаянный малый? А? Загубил бы я его таким предположением! Потому и не рассказывал...

– Почему именно он пошел на хутор договариваться? Голубев считает, что по своей смелости...

– Голубев доходил... Он обессилел от голода... Куда ему идти? Раскольцев сам не спешил... Я так считал: если Шкаликов провокатор, а на хуторе немцы - не пойдет.

Должен провокатор знать, где беглецов ждать договаривались... Нет немцев - снова риск... Вызвался идти, пусть идет. Жребий кидать между мной и им надо было!