— Когда некоторые наши богатые и учёные паны, — продолжил Францишек, — путешествуют в дорогих экипажах, либо во время охоты с гончими псами проезжают по горам и густым лесным чащам, эта плачка часто встречает их в образе сироты в убогой крестьянской одежде. В молчаньи обращает она к ним голубые, залитые слезами очи, будто моля их о милости, но никто из этих панов не обращает на неё внимания.

Неподалёку от озера Ребло, где на острове стоит ныне мой домик, если пану Зав'aльне известны те края, верно, видел он Почановскую гору, [167] она там выше всех остальных гор. Склоны её поросли лесом, а на самой вершине есть ровное и гладкое место. Про эту гору среди людей ходят разные рассказы. Говорят, что когда-то там стоял монастырь и была церковь. И хоть не видно теперь никаких знаков, рассказывают, будто из-под земли там порой слышатся пение и звон колоколов.

Иные говорят, что однажды на вершине этой горы, ночью, в своём скорбном уборе, упав на колени, поднимая руки и очи к звёздам, со слезами молилась плачка. Перед нею открылось небо, в вышине разлился ярчайший солнечный свет, в лесах и на полях проснулись все птицы и звери, и из слёз этой женщины возник родник живой воды.

С той поры тот, кто впервые придёт на вершину Почановской горы, не слыхав раньше об этом чуде, найдёт родник чистейшей воды, недалеко от которого стоит печальная сирота в крестьянской одежде. Коли напьётся он из этого родника и поймёт, кто такая эта сирота, то станет пророком, все тайны мира увидит он с вершины этой горы.

Поднимались люди на гору. Были среди них такие, что видели родник и печальную сироту, однако пренебрегли простой водой и отвернулись от деревенской девчонки. Прослышав потом от других про эти чудеса, поднимались на гору во второй раз, но уже не встречали никого, и места, где был тот родник, найти не могли.

— Неужто та самая плачка, которую видели в окрестностях Полоцка и в других уголках Беларуси, является в образе крестьянской сироты?

— Точно, та самая, — сказал слепой Францишек, — но спесивые и корыстные люди не поняли, кто она, хотя по всему краю является она в облике плачки и деревенской сироты.

— Ты, Янк'o, человек учёный, а понимаешь ли, кто была та плачка?

— Чудо можно постичь сердцем, а не наукой. [168]

Мы ещё некоторое время говорили о плачке, а потом запел петух.

— Заполночь уже, — сказал слепой Францишек. — Дозволь, пан Зав'aльня, отдохнуть страннику.

— Большое спасибо, — сказал дядя, — чудесная повесть.

Он потушил огонь, а я удалился в свою комнату и грезил о плачке, покуда петух не запел во второй раз.

На мглистом небе вставало солнце; сильный мороз разрисовал окна ледяными узорами. В печи горели берёзовые дрова. Зав'aльня и слепой Францишек сидели у огня, беседуя о знакомых соседях, о богатых и бедных, о скитальцах, что бродят по свету, о счастливом и горемычном житье, о предзнаменованиях и непонятных чудесах.

— Зимою, — сказал Зав'aльня, — заезжают сюда люди, и лишь в эту пору выпадает случай, чтоб кто-нибудь рассказал мне, что творится на свете, а весной и летом живу тут, как отшельник. Вижу вокруг только воды да тёмные леса, лишь иногда охотничий рожок и выстрелы доносят весть о приближении гостей. Выходят сюда на отдых из лесов местные паничи с компаниями охотников, но от них не услышишь такого, что могло бы занять мысли. Их разговоры лишь о породах собак и коней.

— Я всю свою жизнь провёл в скитаниях, встречал людей с разными понятиями и чувствами. Будучи слепым, я не вижу их лиц, и в моём воображении они предстают в виде неких страшных или дивных духов. Их разговоры, всплывая в моей памяти, напоминают, какими разными путями ведёт нас Провидение по жизни к вечности, где чаем мы отдыха, утешения и вознаграждения.

— Речи людей, терпящих страдания, доходят до сердца и надолго остаются в памяти. И как скучны те паны, что проводят всю свою жизнь среди весёлых забав и рассказывают анекдоты, желая показать свой разум и потешить других!

— Как-то в дороге встретил я пилигрима. Не ведаю, кто он был и откуда, называл он себя Сыном Бури. Из разговора с ним я понял, что испытал он в жизни немало страданий, но не грехи волновали и преследовали его думы, а иное понимание счастья.

— Рассказал ли он о своей жизни? Какой странный человек! Называл себя Сыном Бури.

— Он говорил со мною несколько часов.

— Должно быть, в самом деле, интересный был разговор?

— Расскажу, как было. Застигла меня в дороге буря, хлынул дождь, поднялся сильный ветер. Мой проводник, не заметив нигде поблизости ни корчмы, ни деревни, погнал коня к густому лесу, чтоб укрыться от ливня хотя бы под ветвями деревьев. Вокруг шумел лес, пошёл дождь с градом, раскаты грома наводили тревогу. Накрыв голову плащом, я читал молитвы под кровом густой ели.

— Неподалёку от нас кто-то идёт, — сказал мой товарищ. — Странствует он пешком, на нём бурка, на плече посох с узелком, смотрит в небо. Сдаётся мне, что гром и молнии не страшат его, а забавляют. Лицо его опалено солнцем, но бледное, будто он измучен долгой дорогой.

— Может, это какой-то чужеземец идёт через Беларусь дальше на север.

— С бурки течёт вода, но он будто не обращает на это внимания. Идёт неторопливо по дороге в нашу сторону.

— Верно, такая буря для него не впервой, — сказал я. — Привык к невзгодам.