— Чьи эти чумы, хозяйка? — по-русски спросил Голубков.

Женщина не ответила.

— Что же ты молчишь, красавица? Языка нет?

Женщина не повернула головы.

— Может, ты по-русски не понимаешь? — догадался Голубков.

Женщина кивнула.

— Егерам. Не понимаю.

Голубков сказал Ясовею:

— Твоё, брат, дело. Разговори-ка её.

— Мужчины на стойбище есть? — по-ненецки спросил Ясовей.

— Нет, — коротко и неохотно ответила женщина.

— Куда же они делись?

— На промысле.

— Все?

— Все.

— Ну, пойдем, Михаиле Степанович, нам, видать, тут делать нечего. Неразговорчивая эта красавица.

Зашли в следующий чум. Огляделись. На оленьих шкурах сидит молодайка, мастерит пимы. Эта тоже оказалась неразговорчивая. Не только не сделала попытки чайник на костер повесить, но и сесть не предложила. Потоптались-потоптались путники да с тем и вышли. И в третьем чуме они нашли такой же холодный прием. Это уж становилось странным.

— Что же будем делать? — Голубков глядел на Ясовея. Ясовей глядел на Голубкова. Оба они не понимали, чем объясняется такое к ним отношение на этом стойбище.

У самого невзрачного, крытого облезлой шкурой чума, женщина с мальчонком пилили дрова. Голубкова осенило: дай-ка напилим им дров, может, смягчатся тогда сердца. Они молча взяли пилу, принялись за работу. Не прошло и полчаса, как около чума выросла ровная поленница. Из дымохода потянулся дымок.

— Эге, скоро и чайник будет готов...

Удовлетворенные успехом, друзья ввалились в чум. Чайник уже закипал. Хозяйка выдвинула столик, выставила посуду.

— Замечаешь? — шепнул Ясовей, — чашки-то две — себе и сыну. А нам нет... Мы тоже чай пить хотим, — сказал он громко.

Хозяйка кинула к их ногам фанерный лист. На него поставила две чашки. Налила кипятку без чаю. Тогда Ясовей сам налил чаю из маленького чайника. Достал из-за пазухи краюшку хлеба. «Запаслив», — подумал Голубков. Хлеб Ясовей нарезал крупными ломтями. Достал сахар. Роздал всем по ломтю хлеба и по куску сахара — себе, Голубкову, хозяйке с сыном. Молчаливо прихлебывали кипяток, посматривали друг на друга. Было и смешно, и обидно, и досадно. Делать нечего, приходилось терпеть. Вот приедут мужчины, разберемся, что к чему.

Мужчины приехали поздно, усталые, расстроенные, со скудной добычей. Они были несколько разговорчивее женщин, но душевной беседы не получалось. Дать оленей для дальнейшей поездки все решительно отказывались.

— Олени тощие, не довезти.

— Не будет оленей, не просите.

— Что же нам, у вас жить, что ли?

— Живите.

— А чем вы нас кормить будете?

— Нечем кормить.

— Так дайте оленей, мы уедем.

— Олени худые, падут в дороге.

Не лучше сказки про белого бычка. Ясовей выразительно посмотрел на Голубкова, и они без слов согласились прекратить это бесполезное препирательство. Ясовей перевел разговор на другое, стал расспрашивать о пушном промысле, посочувствовал неудачам, вместе с хозяином начал разбирать повадки зверя, разгадывать, отчего же песец не идёт к приваде. Так, беседуя о том, о сём, друзьям постепенно удалось установить причину неприязни, проявленной к ним на этом стойбище. Всё дело, оказывается, в том, что их приняли за организаторов колхоза. А колхоза здесь боялись. Малооленные бедняки, запуганные всякими россказнями и небылицами, уезжали подальше от тех мест, где кочевали товарищества. А так как для общественных стад отводились лучшие пастбища, лучшие промысловые участки, то тем, кто хотел быть подальше от колхоза, приходилось довольствоваться скудными ягельниками, а промысел вести там, где зверя почти совсем не было.

— Вступал бы в товарищество, Юрбей, лучше бы жизнь пошла, — обронил между слов Ясовей. И сразу понял, что сделал ошибку. Хозяин ощетинился, замкнулся, уставил глаза в пол.

— Ты меня в колхоз не зови, учитель. Всё равно не пойду, — промолвил Юрбей после долгой паузы.

— Я и не зову тебя, Юрбей. Не хочешь, не вступай. И без колхоза проживешь как-нибудь...

— Проживу. Проживу как-нибудь... Вот только бы промысел удался... Да зверя-то поймать трудно...

— Трудно, это так, — согласился Ясовей. — Мне отец мой, Хосей, сказывал, сколь трудно ловить песца.

— Он-то знал, — подтвердил Юрбей. — Хосей хороший был охотник, без добычи-то в чум не приходил.

— А всё-таки и ему в руки песец не давался, — возразил Ясовей. — Не давался, как и тому Весако-старику, который не смог поймать голубого песца с хвостом из северного сияния.

— Какому старику? Когда это было? — заинтересовались ненцы.

— Давно это было. Ой, давно это было, — ответил Ясовей нараспев и нарочито дребезжащим голосом, будто завзятый сказочник.

Ненцы приняли шутку, засмеялись. А Ясовей, посматривая из-под смеженных ресниц, начал петь о приключениях упрямого Весако, идущего по следу голубого песца.

Юрбеевы ребятишки бросили свои игры, сгрудились вокруг Ясовея. Хозяйка, моя посуду, тоже прислушивалась. А Юрбей и соседи сидели, глядя в костер. Лица их казались равнодушными. Но по тому, как нет-нет да и взглянет кто-нибудь в сторону Ясовея, можно было понять, что и их интересует сказка учителя.

— Идет Весако по песцовому следу. Семь лун взошло, он всё идет. Попробует каменного хлеба, а откусить не может, из-под зубов искры сыплются. Опять идёт Весако и опять пробует грызть каменный хлеб. А песцовый след всё петляет и петляет...