Шрифт:
— Одно вот утешение осталось... Квасок... Давай вытянем ещё...
Сядей-Ига развезло с первой кружки. Он пытался встать на ноги и никак не мог, цеплялся за лавку непослушными пальцами. Вторая свалила его. Лежа на полу головой к порогу, он дребезжащим голосом пел. Дикие и невнятные звуки вырывались из его беззубого рта. Только и можно было разобрать бесконечно повторяющийся припев: Сядей-вадей, э-э-эй! Саулов постоял, сокрушенно склонив голову набок, плюнул и полез, срываясь ногой с приступка, на печку. Тусклая лампа с разбитым и заклеенным бумагой стеклом покачнулась на столе и прислонилась стеклом к стене. Он не обратил на это внимания.
Когда Куроптев открыл дверь землянки, на него пахнуло едким смрадом. Стена, оклеенная газетой, шаяла.
— Эй, вы, купцы, — заорал Куроптев, — не задохнулись ещё?
Саулов заворочался на полатях, разразился кашлем. Сядей-Иг лежал без движения, раскинув руки, и храпел. Куроптев отставил лампу, схватил ведро с помоями, плеснул на стену. В пазу зашипело, дым перемешался с паром.
— Ну, вставайте, гости приехали. — Куроптев ногой растолкал Сядей-Ига. Тот сел и бессмысленными глазами уставился на приезжих. Саулов спустил голые ноги с полатей и так сидел, заливисто кашляя. Куроптев бесцеремонно пытался растормошить его.
— Слезай, слезай, хозяин, не задерживай гостей... — Но так и не добившись просветления хозяина, махнул рукой. — Ладно, к лешему их. Давай, Лагей, хозяйничать сами, — сказал он и потряс бочонок, определяя, есть ли в нем содержимое. — Ого, ещё много! Пей, Лагей...
Лагей, держа кружку, глазом косил на Сядей-Ига. Сколько лет прошло, а обида никак не забывалась. И сейчас некогда оскорбленный жених искал слова, чтобы побольнее уколоть отца сбежавшей в день свадьбы невесты. Этому помог ударивший в голову хмель.
— Ты что тут сидишь, Сядей? — задал он невинный вопрос.
Не совсем ещё очухавшийся после короткого сна Сядей-Иг что-то невнятно пробурчал, вроде того, что сел, мол, и сижу.
— Не там сидишь. Шел бы туда, в пре-зи-ди-ум, вместе с зятем садился бы...
Попал в точку. Сядея взорвало. Он попытался встать, но смог только подняться на четвереньки и так и стоял, брызгая слюной из беззубого рта. Грязный, измятый, с лицом, перекошенным злобой, он был похож на диковинного зверя. Лагей захохотал.
— Рычи, рычи, не испугаешь... Доконал тебя зятек-то... Ишь что осталось от первого в тундре оленщика... Гнилые клыки да клочья вонючей шерсти.
Сядей с трудом поднялся, сделал два неверных шага к столу, пошатнулся, ткнулся на лавку и, обхватив её обеими руками, всхлипнул. Куроптев толкнул Лагея в бок.
— Будет тебе! Гляди, до чего довел... Смеешься над стариком, а и самому в пору плакать.
— Почто мне плакать? — выпятил Лагей сияющую грудь.
— Да скоро отфорсишься. Много ли оленей-то осталось? Гляди, и все разбегутся...
Тут пришла очередь скиснуть Лагею. Он навалился на стол, разлив брагу из кружки, и уставился на Куроптева пьяными глазами, в которых перемешались страх и ярость.
Куроптев ухмылялся, наматывая на палец рыжую бороду.
— Чего так смотришь? Правду говорю. Сядея в корень разорили, и тебе недолго жить осталось...
— Мне? Житья?.. Кто... не дает мне житья?
— Да хоть тот же Ясовей.
— Ясовей?!
Лагей поднялся, со всего маху грохнул кружкой о стол. Она разлетелась вдребезги. Куроптева обдало брагой.
— Храбрец заяц, пока Нултанко спит...
— Ты, Куроптев, молчи, молчи! Ты Лагея не знаешь...
— Знаю — Саулову убыток сделал, кружку разбил... Экой герой!
Лагей дико взглянув на Куроптева, шагнул из-за стола, пошел к двери.
3
Молодежь танцевала. Было очень весело смотреть, как неумело, но старательно кружились в танце безусые ненцы в городских костюмах, но в пимах, подвязанных лазоревыми плетышками, с русскими девушками в легких туфельках, а ненецкие девушки в белых паницах, с пылающими щеками, с озорным блеском черных глаз, кокетливо приклонялись к плечам своих русских кавалеров.
— Пойдем, Нюдя, потанцуем, — сказал Ясовей, беря жену под руку.
— Не научил, а приглашаешь, — ответила она.
— Научу...
Смущенная, робко, неловко Нюдя вышла в круг. Но не прошла и половины, как у неё закружилась голова. Ясовей усадил её на стул, сам подлетел к Галине Васильевне.
— О, я и не знала, что вы можете быть таким галантным кавалером, Ясовей...
— Пробел в вашем образовании, — ответил он в тон ей.
Нюдя смотрела, как они ловко кружатся, и на лицо её набежала тень. «Глупая, — укоряла она себя, — чего из-за пустяков расстраиваюсь...» И всё-таки на душе было нехорошо.