Я разбил шары и Барт стал готовиться к своему первому удару. Па этот раз он был еще медлительнее, чем обычно. К удару он готовился по крайней мере минут пятнадцать. Он долго выбирал шары, обходя стол со всех сторон, взвешивал на руке кий, щупал борта в тех местах, куда должен удариться шар, внимательно осматривал глубокие выбоины на бильярде, несколько раз наклонялся, медленно прицеливался и, казалось, вот-вот готов был ударять, но вдруг опускал кий, качал головой и опять обходил стол, выбирая другой шар. Потом он вдруг отошел в сторону, сел на скамью и закурил. Так он сидел, задумавшись и поглядывая на бильярдный стол, пока не выкурил почти всю папиросу. Наконец он поднялся и стал опять прицеливаться, но бить по шару не решался. Мне казалось, что он никогда не ударит.

Когда же он пробил, то шары от сильного удара перескочили через борт, и ни один из них не попал в лузу.

Тут я сообразил, что мне нужно делать. Если следующим ударом я положу все шары и выиграю, то мой партнер захочет начать новую партию и будет мучить меня до тех пор, пока не выиграет, а, судя по тому, как он медленно играет, на это уйдет целый день. Поэтому я решил, что лучше дать ему возможность выиграть. Тогда он поскорее отвяжется. Но вскоре я обнаружил, что не загнать шар в лузу на этом столе было не так легко. Дело в том, что, прицеливаясь, я нагибался над столом так низко, что шар двигался от моего дыхания, попадал в выбоину и катился в лузу, как будто его тянули туда на веревочке. Я старался незаметно придержать шар, чтобы он не угодил в лузу. Право, никогда в жизни мне не приходилось так изворачиваться. Так мы играли около часа, пока, наконец, Барт, прицеливаясь, не наклонился очень низко над столом и своим дыханием не сдул шар в лузу. Ему это понравилось, и он так осмелел, что шары стали падать в лузы один за другим. Конечно, он вскоре обыграл меня.

Я был очень доволен, тут же положил кий и сказал своему партнеру, что мне с ним тягаться трудно и что, прежде чем играть с ним, мне нужно хорошенько потренироваться. Барт, радуясь успеху, так разошелся, что даже заявил:

— Я, черт возьми, чуть было не промазал последний шар, ты заметил, Уилл?

Теперь я уже думал только о том, как бы наверстать упущенное и попасть на призывной пункт вовремя.

Я уже был готов отправиться, как вдруг Барт объявил:

— Я тоже пойду с тобой в город.

Его решение меня ничуть не обрадовало, а скорее, раздосадовало. Барт не умел быстро ходить, поэтому я наверняка, мог сильно опоздать. Но делать было нечего, и я согласился взять его с собой.

Когда, мы, наконец, вышли, было уже за полдень. Я торопил Барта, но он все время задерживался, рассматривая и обнюхивая все, что ему попадалось по пути, точно охотничья собака. И как я его ни подгонял, мы прошли совсем немного. А тут еще на мою беду у обочины дороги мы спугнули перепелов. Они чуть отлетели и опустились в траву. Барт тут же ринулся на поиски. Уж это он умел делать как никто другой на свете. Тут ему было чем гордиться! У него был не только большой опыт охотника, но и особое чутье на птиц, которых он разыскивал не хуже собаки.

Когда до того места, где опустились птицы осталось немного, Барт встал на колени, понюхал воздух, а потом лег на живот и пополз.

Я неотступно следовал за ним. Увидев птиц, Барт замер, как собака в стойке, и не двигался, пока я не крикнул:

— Вперед, дружище!

Барт резко поднялся, и птицы вспорхнули. Работа была отличная. Мы так увлеклись, выслеживая перепелов, что забыли о времени.

Скоро пришлось напомнить Барту, что нужно торопиться в город, и следующие три-четыре мили мы прошли быстро.

По пути нам попалась повозка, запряженная мулом, которой правил седой негр, такой же старый, как и мул. Негр не отказался подвезти нас. Однако большого удовольствия мы не испытали, так как мул еле-еле передвигал ноги. Повозка тащилась так медленно, что я не выдержал и вскоре слез, а Барту сказал:

— Можешь ехать, если хочешь, мы встретимся позже в городе.

Но и он слез, так как тоже вдруг решил идти на призывной пункт.

— Черт подери, — горячился он, — я хочу знать, почему они мне не прислали повестку? Это, конечно, все Маккини. Мы с ним не очень-то ладим.

И мысль об этом парне так захватила Барта, что, казалось, ничто уже не могло отвлечь его. Барт сказал, что он собирается пойти прямо к Маккини и спросить, почему его не призвали.

Он теперь только и говорил об этом и порядком мне надоел. Я знал, что у Барта ничего не выйдет: он ведь не умел читать. А это и было главной причиной, почему его не призвали, но я, конечно, не мог сказать ему правду, он никогда бы мне этого не простил. Поэтому я терпеливо слушал его болтовню и для вида даже соглашался, что с ним поступают неправильно, надеясь, что это его немного успокоит.

Но чем больше Барт думал и говорил о несправедливости по отношению к нему, тем больше винил во всем Маккини, и, пока мы добрались до города, он прожужжал мне все уши. Он возмущался, ругался, вернее, пытался ругаться и даже скрипел зубами, и я никак не мог утихомирить его.

Когда мы пришли в город, было уже почти темно, и здание суда, где находился призывной пункт, было закрыто. Меня это не очень расстроило.

— Барт, здесь, кажется, никого нет, — спокойно проговорил я. — Мы немного опоздали. Но Барт не унимался: