Очень твердо я приказала себе не быть идиоткой. Если кто-то и хочет убить меня — что далеко не доказано — откуда ему знать, что у Линды проявятся симптомы острого аппендицита, что мне позвонят ночью и когда. А машина всего шагах в сорока от двери. Что со мной случится за несколько секунд?

Набросив пальто, я взяла сумку и фонарик и стала топтаться у двери. Свет оставлю включенным — невыносимо думать, что придется возвращаться в темную комнату. Я вдохнула побольше воздуха, тихонько повернула ручку, приоткрыла дверь, быстро вышла и, захлопнув ее за собой, помчалась по тропинке сада… Просто невероятно, как разыгравшееся воображение, объединившись с темнотой, способно превратить приятное знакомое окружение в место зловещее, угрожающее и опасное. Я изо всех сил старалась не думать про опасности, затаившиеся во тьме.

Бежала я бегом, но сорок шагов до машины оказались громадным расстоянием.

Никогда в жизни я так не радовалась, что ночной визит потребовал хирургического вмешательства. Домой я вернулась уже утром, по улицам ходили люди, а сад снова стал обычным садом.

Днем я ухитрилась поспать часа три, так что когда Эйлза Метленд позвонила мне и пригласила придти поиграть полчасика в теннис, я сдержала сиюминутную реакцию — отклонить приглашение, и согласилась. Физические упражнения помогут мне заснуть, а я планировала лечь пораньше.

Мы освежались лимонадом в гостиной после двух сетов, когда в разговоре всплыло имя Элинор. Я заметила, что мне нравится теннис — великолепный способ отвлечь ум и сохранять тело в хорошей форме.

Эйлза откликнулась, что и ей игра доставляет удовольствие, прибавив:

— С Элинор мы играли чуть не каждый день.

— С Элинор Шредер? — сразу насторожилась я.

Она кивнула.

— Я и понятия не имела, как сильно влияет ее гибель на маленькое общество, где все знают всех, — медленно произнесла я. — Воображала, будто никак меня не затронет, а вот, однако, без конца натыкаюсь на событие, хотя я тут посторонняя.

Эйлза, взглянув на меня холодными оценивающими зелеными глазами, хохотнула.

— А знаешь, твое положение в Виллоубанке уникальное! Ты единственная тут, полностью чистая от подозрений. Кроме еще двоих-троих. Задумывалась про это?

И Эйлза пыхнула сигаретой.

— Вот скажи, как на свежий взгляд тебе видится это дело? Что представляется самой вероятной разгадкой?

Я колебалась.

— Ну? — чуть насмешливо подзадорила она. Я не знала, что скрывается за этой насмешливостью. — Не говори только, будто у тебя нет теории. У всех в Виллоубанке своя версия — кроме, разумеется, одного — кому версии строить нет нужды.

— Нет у меня теории…

— Да брось! — Эйлза нетерпеливо стряхнула пепел. — Никто не устоит перед искушением поиграть в детектива. И идеи твои, наверняка, интересны, потому что твои-то чувства тут никак не затронуты. — Искоса глянув на меня, Эйлза неожиданно расхохоталась. — Или — да?

Я вспомнила, что сказал Билл про Эйлзу: «По-моему, она проявляет больше интереса к Карлу Шредеру, чем тот к ней». И к глубокой своей досаде, почувствовала, как лицо у меня вспыхнуло. Эйлза забавляется, выпытывая у меня про отношения с Карлом, а я реагирую как школьница. Ее это развлекает? Что она думает, глядя на меня так и усмехаясь?

Я осторожно сказала, стараясь обойти подводные рифы и прикрываясь собственной любознательностью:

— Постороннему трудно выстроить разумную версию, не зная улик. Да и Элинор я не знала. Какой она была?

Я ждала, что Эйлза отмахнется, но она, смяв сигарету, сказала после минутного раздумья:

— Ты ведь знаешь Дика Бейнса. Во многом Элинор очень напоминала его, но в чем-то, конечно, была другой. Хорошенькая, очень живая, насмешливая, милая. Добрая. Во всяком случае, внешне. Но на самом деле, по натуре, не мягче гвоздя. Вроде бы умна, а с другой стороны — дура. Короче, Элинор была женщиной контрастов. Но ее следовало узнать как следует, тогда проступала скрытая сторона ее личности. Те, кто толком не знали ее, любили безоглядно. Правда, и большинство тех, кто досконально знал — тоже.

Эйлза потянулась за новой сигаретой.

— Такой вот она и была.

— У меня создалось впечатление, что Дика глубоко потрясла ее смерть. Наверное, любил ее?

Эйлза стрельнула на меня глазом.

— Причин для любви у него было маловато. Дик показался тебе человеком, сгорающим от честолюбия?

— Откровенно — нет.

— Правильно. Тут лучше подходит определение «тлеющий». Еще мальчишкой Дик мечтал, что когда-нибудь станет владельцем этой фермы.

— Фермы Шредеров? — удивилась я.

— Большинство называют ее по-прежнему — ферма Парков, хотя еще раньше она принадлежала дедушке Дика и Элинор, и тогда, наверное, называлась ферма Бейнсов. Когда Бейнсы ушли от дел, то оставили отца Дика — Фреда Бейнса работать на ферме на договорной основе раздела доходов. А во Вторую Мировую Фреда забрали в армию, и его жена стала справляться на ферме в одиночку, с маленьким сынишкой на руках вдобавок. Фреда убили в самом конце войны, и Бейнсы изменили завещание, оставив ферму сестре Фреда — матери Элинор, которая была замужем за Джоном Парком. Дик всегда сильно обижался, помня, как тяжело трудилась тут его мать, а в награду не получила ничего.