Все пока правдоподобно и даже убедительно... Но... Ни одного достоверного факта, все построено на предположениях. Эх, посоветоваться бы с Сулаем!

Ну куда же он запропал?!

Когда в два часа ночи выключали насосы, тишина в бункерной наступала такая, что казалось, будто полопались барабанные перепонки. Каждую ночь с двух до четырех водоотливную установку выключали. Мотористы уходили из бункерной, стараясь поднять как можно больше шума. В штольню, наполовину осушенную, неслись веселые крики, радостный гвалт, лязг инструментов. И хотя Горновой с. Сулаем прекрасно помнили из школьного курса физики, что звуки из воздушной среды в водную почти не переходят, все же надеялись: те, кто наблюдает из-под земли за работой установки, сумеют расслышать и эти паузы в шуме насосов, и этот веселый гомон уходящих мотористов. Мало ли какими путями распространяются звуки на этом чертовом заводе — по железной ли арматуре бетона, по вентиляционным ли трубам...

— У любых стен есть уши, — полагал капитан Горновой.

— Дешевый это спектакль, — сетовал Сулай. — На дядю работаем. В ночные сторожа заделались. А нашу работу кто за нас сладит?

— А мы здесь две задачи, как одну, решаем: и шахту осушаем, и «вервольфов» ловим.

— За двумя зайцами... Решаем!.. Эх, не так все делается.

И Сулай, натянув поверх двух свитеров ватник, отправился в промозглую бункерную. Там, устроившись за старой вагонеткой, он растянулся на подостланной шинели и заглянул в наклонный колодец штольни. Поодаль так же бесшумно располагался напарник. Оба всматривались в черную гладь воды, чуть подсвеченную тусклой лампой дежурного плафона. Над их головами висели три мощных линзовых прожектора, готовые вспыхнуть, едва лишь пальцы Сулая нажмут кнопку включателя.

В это утро Оресту очень не хотелось просыпаться.

После вчерашних ночных размышлений мозговые полушария — Орест это явственно чувствовал — превратились в половинки чугунных ядер. Потянуло вдруг к черному «адлеру», к простой и понятной работе, не требующей особых умственных напряжений. Но печатать на машинке Еремееву не пришлось.

Майор Алешин подыскал ему другое дело. В подвале ратуши, только что осушенном командой Цыбуцыкина, стоял сырой запах бумажной прели — размокшего архива альтхафенского магистрата. Алешин снова решил попытаться найти планы городских подземных коммуникаций: водосточной сети, канализации и кабельных трасс.

— Найдете схемы — представлю к правительственной награде! — напутствовал Еремеева майор,

В помощь лейтенанту отрядили молодого бойца из комендантской роты — длинного и тощего рядового Куманькова, который еще не успел забыть школьный курс немецкого, а для охраны — сержанта Лозоходова, вооруженного автоматом и сумкой с гранатами. Разбухшие листы расползались в пальцах, и приходилось очень осторожно отделять один документ от другого. Куманьков читал вслух заголовки папок и те, что могли представлять хоть какой-то интерес, передавал Еремееву для более детального изучения. Лозоходов поглядывал на них с верхних ступенек пристенной лестницы, курил румынские сигареты, не забывая, впрочем, посматривать в коридор сквозь полукруглый проем распахнутой двери.

Они работали до самого вечера. Однако ничего существенного найти так и не удалось. Попадались пухлые дела с отчетами по озеленению города, сметы на благоустройство Старобюргерского кладбища и реконструкцию яхт-клуба, сводки и прочая бумажная канитель. В записях о рождении и смерти Орест обнаружил подписи пастора Цаффа. Оторвав кусочек листа с пасторским автографом, Еремеев в тот же вечер сличил его с подписью на отчете командира штурмовой группы. Не надо было быть графологом, чтобы убедиться, как рознятся оба почерка. Да и с самого начала нелепо было рядить духовника бомбейского консульства в мундир сапера-подрывника, специалиста по уничтожению дотов. Значит, надо искать Ульриха Цаффа в числе ближайших родственников пастора. Проще всего это было сделать сегодня, то есть расспросить при покупке вазы Диту, разумеется, под благовидным предлогом, о семействе пастора и о нем самом. Но по дороге к кирхе у Еремеева созрел на этот счет план, столь же заманчивый, сколь и рискованный.

Дита встретила его все в том же бело-черном наряде, тщательно прибранная, слегка подкрашенная, в тонком флере горьковатых духов. Она была оживлена и немного игрива. Так, поднимаясь по узкой лестнице, Дита попросила руку и крепко сжала пальцы «господина лейтенанта». Но и «господин лейтенант», парень не промах, не выпустил ладонь спутницы ни тогда, когда лестница кончилась, ни тогда, когда они вошли в кабинет пастора. Более того, выложив приготовленные деньги на бюро, он взял и вторую руку девушки. Дита скромно потупила глаза.

— Фрейлейн Хайнрот, — голос Ореста звучал проникновенно, — я бы очень хотел снять комнату в вашем доме.

Фраза, приготовленная заранее и отрепетированная по дороге, произвела должный эффект. Ресницы на красивых козьих глазах чуть дрогнули.

— Боюсь, что это будет сложно, господин лейтенант... Фрау Хайнрот не согласится... А впрочем, — с прежним озорством улыбнулась Дита, — я поговорю с ней сама!

Фрау Хайнрот наливала кофе миловидной девушке с нежно-рыжими локонами. Таких девушек Еремеев видел только на пасхальных немецких открытках.

— Сабина, — представила Дита девушку. — Дочь дяди Матиаса, с которым вы уже знакомы по шварцмаркту. Присаживайтесь, господин лейтенант! Сегодня по случаю успешной продажи вазы кофе у нас натуральный...

Натуральным оказался и шоколад «Кола», хорошо знакомый Оресту по трофейным бортпайкам немецких летчиков. Еремеев обжигал нёбо горячим кофе и слушал застольную болтовню Диты:

— Дядя Матиас заболел, и Сабина доставила нам огромную радость, что заглянула в наш женский монастырь. Жаль, дядя Матиас не смог прийти. Он очень интересный человек, и вам было бы с ним совсем не скучно. Дядя Матиас — главный смотритель альтхафенских мостов. Он так о них рассказывает! До войны даже написал путеводитель по мостам города. У нас их очень много — и больших и маленьких. А есть такие красивые, что позавидуют и берлинцы.