Шрифт:
— Пойдем... Никитин просил не задерживаться, — Репьев тронул Андрея за плечо. — Пойдем, товарищ Ермаков...
Приехав из Одессы, начальник Люстдорфского пограничного поста Кудряшев долго сидел у моря. День выдался на редкость ясный, теплый. А ведь было начало зимы.
Где-то стороной прошел шторм, и волны набегали на берег, оставляя на песке пузырящиеся влажные пятна.
Федор расстегнул ворот френча и, пересыпая с ладони на ладонь отшлифованные морем камешки, обдумывал поручение Никитина.
«Теперь каждую ночь следи за Карлом Фишером. Лично сам следи! — приказал Никитин. — У .него могут быть «гости». Понял?»
Больше на эту тему председатель Губчека не говорил, и, зная уже немного его характер, Кудряшев не спрашивал подробностей. Конечно, Никитину известно многое такое, о чем начальнику поста и не положено знать. Придется с сегодняшней ночи сидеть у Фишера.
«Сидеть у Фишера» означало: незамеченным пробраться ночью к окраине Люстдорфа, обойти сливовый сад, заползти под мостик, схорониться там и наблюдать за домом председателя поселкового Совета.
Так Кудряшев и сделал.
Рано утром, ругая излишнюю подозрительность Никитина и разминая затекшие колени, он осторожно чтобы никто не заметил, выбрался из-под мостика.
Над Люстдорфом бежали тучи, будто и не было вчера ясного синего неба и солнца. С моря доносился гул прибоя.
Выйдя на главную улицу, начальник поста нос к носу столкнулся с Фишером.
— Ты откуда? — воскликнул Фишер и, оглядев пограничника, хитро подмигнул: — К барышне гулял?
Федор посмотрел на свои испачканные в грязи сапоги и тоже улыбнулся.
— А разве грех погулять? Ты уж, пожалуйста, никому не говори.
— Гут, хороню, я есть само молчание, — ответил немец, оглядываясь. — Я ходил к тебе, у меня есть важное дело. Я зайду к тебе через тридцать минут.
Они пожали друг другу руки и разошлись.
«Негоже получилось: я за ним слежу, а он ко мне ходил, — подумал с досадой Кудряшев. — Но когда же он вышел из дому? Не мог я его просмотреть — глаз не сомкнул. Не ночевал он дома».
Подозрение, высказанное Никитиным, укрепилось. Но Фишер, в самом деле, явился ровно через полчаса.
— Я имею совершенно колоссальную новость! — Немец подозрительно посмотрел на дверь.
— Говори, Карл, не бойся, никто нас не услышит. Фишер перегнулся через стол и, обдавая Кудряшева запахом чеснока, быстро зашептал:
— Я сегодня не ночевал дома. Я знаю, кто в августе месяце прятал пассажира Антоса Одноглазого и кто помогал убегать дезертиру Вавилову. Вавилов есть сейчас матрос у Антос Одноглазый.
— Ну-ну, говори, — торопил Кудряшев. — Кто это?
— Колониста Мерца знаешь?
— Который вчера уехал в Херсон?
— Он самый, — кивнул Фишер.
— А кто тебе сказал?
— Батрак его — Франц Кольбер. У Франца вечером был праздник — серебряная свадьба. Почему ты не пришел? Нехорошо сделал... Франц выпил вина и говорил мне всю правду. Он боится, ты будешь сильно наказывать...
Кудряшев прикинулся изумленным:
— Да не может быть?!
А про себя с облегчением подумал: «Молодец Вавилов: добился-таки своего».
— И еще знаешь что, — продолжал Фишер, — Мерц брал у меня в августе ломик — он свой упустил в колодец, — и вчера я попросил вернуть его. А он сказал: «Я и твой потерял». Наверное, он убил тогда красноармейца Самсонова...
— ...Если бы Фишер был действительно замешан в это дело, тогда бы он не стал мне все это рассказывать, зачем ему это? — заключил Кудряшев свое сообщение Никитину.
— Затем, чтобы отвести от себя подозрения и втереться к тебе в доверие, — ответил Никитин. — Ну что ж, хорошо. Пусть он думает, будто мы ему абсолютно доверяем. Ты правильно сделал, что сразу приехал сюда.
Недели две назад, перед заходом солнца, рыбачка Олеся Семенчук увидела на волнах одинокую лодку. Похоже было, что сидевший на корме человек лишился ума: лодка плыла бортом к ветру и волны захлестывали ее. Парус оторвался от шкотов и полоскался на ветру. Того гляди, лодку перевернет!
Свежело, и хотелось скорее добраться до дома, но Олеся сказала братишке Петрусю, чтобы правил к лодке, — видно, беда случилась с неизвестным рыбаком.
Окровавленный, полузамерзший рыбак оказался совсем молоденьким пареньком, никак не старше Олеси. Он до того ослабел, что не мог поднять головы. Олеся хотела было забуксировать его лодку, но паренек остановил ее:
— Утопи мою лодку, сейчас же утопи!.. И про меня никому не сказывай...
В село они пришли затемно, и Олеся порадовалась, что по дороге к хате им не попалась ни одна душа.