Шрифт:
Яшка расхохотался:
— Эх, ты! Потерял, что ли, чего? Бумаженции небось.
— Деньги! — невольно прошептал Серафим. — Деньги для команды.
— Тю-тю, — свистнул Яшка. — Много ли?
— Тринадцать...
— Миллионов?.. Тоже мне разговор! Могу одолжить под расписочку. — Лимончик стянул с пальца два золотых кольца с рубинами. — Заложу пару — вот и твои миллионы. А ребяткам деньги вернуть надо, обязательно даже. Экий негодяй Фомин! Сам нахлестался и друга не уберег!
Потрясенный Ковальчук молчал. Конечно, Ермаков и Репьев решат, что он пропил казенные деньги и сбежал. Дело табак!
— Чего же ты молчишь? Язык отняли? — насмешливо спросил Лимончик. — Твою дурью башку спасти хотят, а ты чванишься! Ну, шут с тобой, выкручивайся, как знаешь! — Яшка постучал кольцами по стакану. — Я в институте благородных девиц не обучался, за твои черные глаза денег дарить не собираюсь. Услуга за услугу, товар за товар: я тебе деньги ссужу, через мальчиков своих документы твои и робу разыщу, а ты мне...
— Чего зря болтаешь! — огрызнулся Ковальчук. — Деньги, документы вернешь? Чего я начальству скажу? Чем отлучку оправдаю?
— Пустяк! — усмехнулся' Лимончик. — Главное — твоя добрая воля, остальное — моя забота.
Боцман 'исподлобья посмотрел на Яшку: «Разве можно верить этому бандиту?» Но тот говорил с такой уверенностью, что подумалось: «А вдруг и впрямь можно из беды выкрутиться?»
— Чего от меня требуется?
— От тебя требуется, чтобы команда «Старой черепахи» получила месячный отпуск.
— Я по-серьезному спрашиваю...
Лимончик легонько стукнул пальцем по голове боцмана:
— Перестали работать винтики! Отгадай загадку: по какому случаю всей команде дают отпуск?.. Не знаешь? Отпуск дают по случаю неотложного капитального ремонта судна. Ну, допустим, мотор вдруг сломался... — Лимончик насыпал из стоящей на столе коробочки горсть чаю, протянул боцману: — Жуй подольше! Водкой вонять не станет.
Серафим стал жевать чай, соображая, что единственный способ выбраться отсюда — хотя бы для. виду согласиться с предложением бандита. Он не подозревал, что в чай всыпано снотворное.
В шестом часу утра рабочие Морзавода нашли на Военном спуске, под Сабанеевым мостом, до полусмерти избитого моряка-пограничника. Бушлат и китель моряка были в нескольких местах распороты кинжалом, но, к счастью, кинжал едва задел тело. На голове кровоточила рваная рана, — от левого виска до уха. Моряк был в бессознательном состоянии. Провизор аптеки на улице Старостина, куда рабочие притащили моряка, сделал ему перевязку и привел в чувство.
Моряк тотчас же схватился за карман кителя: «Все на месте!..»
— Рана у вас не опасная, — сказал провизор.— Очень удачно вас ударили. Кость цела, кожу только содрали.
Вскоре в аптеку прибежал запыхавшийся Ермаков.
— Жив, Серафим?!
— Я что, деньги целы!.. — пробормотал Ковальчук.
Утром «Валюту» поставили на прикол для капитального ремонта двигателя.
С превеликим трудом, как и осенью, Ермаков и Ливанов раздобыли в портовых мастерских запасные части.
Заодно было решено отремонтировать корпус шхуны, а также сменить такелаж.
— Отплавала наша «старуха»! — шутил Ковальчук, получая в Рыбаксоюзе двушкивный блок и тали для подъема тяжестей.
Команда шхуны надеялась на отпуск, все порядком устали, но Ермаков объявил приказ о ремонте «Валюты» своими- силами. Мастерские порта потребовали для этого полтора месяца.
Распределив работу и оставив шхуну на попечение Репьева, Андрей пошел в больницу. Шел и волновался: как-то его встретит Катя? Правильно ли тюнял ее Макар Фаддеевич? Со дня первого посещения больницы прошло почти две недели. За это время Репьев уже два раза навестил девушку. Он говорил, что Катя поправляется и вспоминает Ермакова. Андрей не знал даже, с чего ему начать разговор. То он решал: «Войду в палату и сразу признаюсь, что люблю ее еще сильнее, чем любил раньше, скажу, что жизнь без нее не мила»; то, наоборот, думал ни слова не говорить о своих чувствах и только извиниться за прошлое; то убеждал себя, что, собственно говоря, ему не в чем извиняться и следует вести себя так, будто между ним и Катей не было никакой ссоры.
Катя обрадовалась приходу Ермакова. Сжала его руку ладонями и долго, не мигая, смотрела ему в глаза.
Андрей сказал, что все — и мать, и Макар Фаддеевич, и Ливанов, и Никитин — кланяются ей и желают скорее поправиться. Анна Ильинична прислала кукурузных лепешек и наказывала все до одной съесть.
— Мне так надоело лежать, — пожаловалась Катя.
— Зато вы отдохнете. Она покачала головой:
— Я еще больше устану. Вот лежу и все думаю, думаю. Ночью проснусь, и всякие нехорошие мысли в голову лезут, а голова у меня дурная стала: читать не могу — буквы прыгают, в ушах звон какой-то. Вдруг так останется на всю жизнь? Прощай тогда мое учение! А я врачом хотела быть, ребятишек лечить. Профессор Авдеев рассказывал мне, что скоро медицина станет делать чудеса: ни чахотки, ни тифа, ни скарлатины не будет... А как Макар Фаддеевич? Все кашляет?
— Кашляет, — ответил Андрей. — Ах, Катюша, Катюша! Ну зачем вы так рисковали?..
— Я должна была это сделать... — ответила она и улыбнулась.
— А теперь ты не сердишься на меня? — спросил Андрей снова, как раньше, назвав ее на «ты».
— Нет, Андрей.
— А ты знаешь, почему я так говорю? Потому, что люблю тебя, — сказал он. — Сильнее, чем раньше...
Катя ничего не ответила Андрею, только снова взяла его руку и, молча, закрыв глаза, перебирала его пальцы.
Так, не выпуская руки Андрея, она и уснула, и он просидел у ее койки полчаса, а может быть, и час, боясь пошевелиться и нарушить ее покой.