Глава 10

Я сидел в кабинете и слушал Наталию Нери, после последнего разговора с которой, перестал здраво мыслить. Всё, что она рассказывала, могло быть ложью, как и говорил Кристиан, но я видел, как она вела себя, повествуя нам эту историю. Хоть она и делала вид, что её позабавила наша реакция, но также её разрывала внутренняя зависть или ревность. Это было маловероятно, потому что я сомневался, что она когда-то любила своего мужа, хотя, как оказалось, мы многого не знали, так что я бы не удивился и этому.

– Не было ни единого слуха об этом. Почему? – спросил я. – Наши люди любят потрепать языками, особенно, если это касается чьих-то личных отношений.

Наталия томно вздохнула, как будто я уговаривал её рассказать мне об этом, но на деле она сама хотела быть нужной мне, потому что Себастьян хорошенько напугал её своим вердиктом на счёт её жизни, если она начнёт лезть в наши дела, а особенно в дела Кристиана. Но полагаю, она сидела тихо, потому что друг ни разу не упоминал о матери.

– Может, все поголовно и уважали Ксавьера, – ответила женщина. – Но Винченцо они боялись. Никто даже не шептался об их отношениях. Все знали, что шепот когда-нибудь дойдёт и до этой тройки, и головы полетят в ту же секунду, как они услышат его.

Мои руки сцепились на столе, и пальцы с силой впились друг в друга от невозможности ударить что-то или кого-то.

Почему я был так слеп?

Я видел лишь цветущую с каждым годом любовь родителей и мечтал о том, чтобы когда-нибудь почувствовать хотя бы долю того, что испытывали они друг к другу.

Почему отец не приструнил Винченцо? Он должен был видеть то, что происходило. Ксавьер Де Сантис был довольно проницательным человеком, что передалось Джулии. Он видел людей насквозь, как бы они не старались скрыться.

Здесь что-то было не так, и это что-то подсказывало мне, что Наталия знала далеко не все подробности этой истории.

– Дальше, – потребовал я. – Что было после того, как он вытащил меня?

Я не верил словам, только что слетевшим с моих губ.

Тот самый Винченцо Нери, что угрожал мне тем, что я не доживу до своего двадцатипятилетия, вынес меня из огня, не оставляя там и не избавляясь от свидетельства любви женщины, которую он хотел, и его лучшего друга.

Это звучало максимально бредово. Чем он руководствовался, когда делал это?

– Он кинул тебя на землю, чтобы твоё тело не поглотил огонь, а сам встал на колени перед обрушивающимся домом. Это чудо, что вы вообще вышли оттуда.

Я знал это. Единственным выходом тогда было прыгать. А чтобы выйти из дома через двери на первом этаже, нужно было пройти через огонь, который бы убил, не позволив никому выйти из него живым.

– Он горел. По-настоящему горел. Ты видел, как он выглядел последние годы, Доминик. От его былой красоты не осталось совершенно ничего. Я даже рада, что он не прикасался ко мне с тех пор, как твоя мать умерла, не думаю, что была готова видеть его изуродованное ожогами тело перед собой.

Я недовольно посмотрел на неё. Мне совсем не хотелось слушать о её утехах с Винченцо. Я был здесь не для этого.

Наталия закатила глаза, поймав моё немое замечание, и продолжила:

– Он не пошёл за ней, – за моей матерью. – Но поверь мне, если Винченцо прошёл через огонь ради тебя, он бы делал это ради Анны, пока не сгорел бы дотла, но что-то остановило его и это точно были не разрушенные лестницы.

Я смотрел на неё, пытаясь понять, утаивала ли она что-то от меня или нет.

Что могло его остановить? Почему он не вернулся за ней?

– Он больше не вернулся в дом, – подвела итог Наталия.

– Где ты была всё это время? – строго спросил я.

– Сидела в машине, конечно. Я же не дура приближаться к входу в ад. Только Талия и Винченцо ринулись помогать вам.

– Талия?

Она ничего не говорила о ней.

– Глупая девчонка не послушалась меня и побежала искать Джулию. Она точно такая же сумасшедшая, как и её отец.

Я покачал головой.

Эта женщина считала себя умнее, потому что осталась сидеть в машине, пока остальные спасали тех, кто был внутри дома. Её дочь, может, и была исчадием ада, но обладала отвагой и сердцем по отношению к тем, кого любила.

Кристиан был прав. Наталия Нери любила только себя.

– Только у неё хотя бы нет диагноза, хотя мне стоило отвести её к врачу, когда она была совсем маленькой. А ещё сделать аборт, когда я только узнала о том, что это девочка. Винченцо бы не отговаривал меня.

Мои брови поднялись вверх, потому что я не мог скрыть своей реакции на её слова. Как она могла говорить так о своей единственной дочери?