– Исайя? Что ты тут делаешь? Я… я думала, ты вернешься только завтра вечером.

Он молча стоял в дверях – высокий, темнокожий, красивый. Стоял и смотрел на жену. Потом его взгляд переместился на людей, сидевших в ряд на диване в его гостиной. Медленно и почти беззвучно он положил ключи на столик возле двери.

– Ты не говорила, что собираешься кого-то приглашать, Джилл.

– Я… я просто…

Она не смогла закончить.

– Привет, Кара. – Исайя Осман кивнул. – Привет, Боб…

Он повернулся к Мэри, Клоду и Рокко.

– Представь мне своих друзей, Джилл…

– Извини, но я не могу остаться. Я… я просто… Дай, думаю, загляну ненадолго, благо все равно по пути… – сказала Джейн матери, которая стояла у распахнутой входной двери родительского дома Джейн в Северном Ванкувере.

Было уже довольно поздно, к ночи сильно похолодало, к тому же Джейн чувствовала себя усталой и разбитой. На самом деле она не собиралась навещать мать, но, проезжая по соседней улице, буквально на автопилоте свернула в хорошо знакомый проулок. И оказалась здесь. Возможно, ею двигало чувство вины, ведь за весь день она так и не перезвонила матери, хотя та оставила ей не меньше шести сообщений. А может, к порогу родительского дома Джейн пригнала другая нужда, осознать которую ей мешали выматывающая усталость и какое-то общее отупение после целого дня работы.

Ее мать была в заляпанном яркими акриловыми красками балахоне, надетом поверх джинсов и свитера. Джейн знала, что это именно акриловые краски. В своей подвальной студии мать всегда рисовала только ими.

– Проходи, раз уж ты здесь. Как погляжу, это дело с останками из часовни дается тебе нелегко.

– Нелегко, – согласилась Джейн. – Надеюсь, это только поначалу. Кстати, извини, что не перезвонила.

Мать взяла у нее из рук куртку (как она ее сняла, Джейн совершенно не помнила) и повесила на крючок для одежды.

– У меня в духовке как раз томится болоньезе. Думаю, он уже почти готов.

– Я не хочу есть, – отмахнулась Джейн.

– Тебе нужно поесть. Давай, марш на кухню. Поговорить можно и там.

– Ты наверняка помнишь исчезновение Аннелизы Дженсен, – начала Джейн, шагая следом за матерью по направлению к кухне. – Она была всего на год моложе тебя. Ее дом стоит в паре кварталов от того места, где ты жила в детстве.

– Я помню про исчезновение девушки, только подзабыла, как ее звали. Кажется, одновременно с ней пропал и юноша. Вот его имя я помню – Дэррил. Но они оба учились в другой школе, не в моей. Дэррил был сыном Ахмеда и Мими Хендрикс из «Кейп вайндз».

– Ага, значит, ты помнишь.

Джейн села на табурет возле кухонного островка, пока мать накладывала на тарелку горячую пасту и поливала ее домашним соусом болоньезе. Божественный аромат божественного блюда мигом наполнил кухню. Каким-то образом он отлично сочетался с запахом нарциссов, букет которых стоял в вазе рядом с раковиной.

– Это двойное исчезновение всполошило всю округу, – спокойно пояснила мать, бросая поверх пасты большой кусок пармезана – совсем как Мэтт делал когда-то. – Родители боялись, что в нашем районе объявился маньяк. На ночь все двери тщательно запирались. Девочкам запрещали ходить поодиночке, особенно вечером. Некоторые считали, что в исчезновении Аннелизы виноват Дэррил, но лично я никогда в это не верила.

Она поставила тарелку перед дочерью, и этого оказалось достаточно, чтобы Джейн ощутила, как погружается в любовь, тепло и уют. «Должно быть, – пролетела в ее голове мысль, – это и называется «чувство дома». Несмотря на все свои отважные заявления, Джейн внезапно поняла, что голодна как волк. Накручивая на вилку тонкие макароны, она бросила взгляд на фотографию отца, которая висела на стене в смежной с кухней столовой. Вокруг фото были развешаны самые лучшие, самые яркие мамины картины, и Джейн подумала обо всех любимых людях, которых они так или иначе потеряли. Мать потеряла отца, она – Мэтта (быть может, не окончательно, и тем не менее), Хендриксы потеряли сына, а Дженсены – дочь и внука, который из материнского чрева попал не в большой и яркий мир, а в освещенную бестеневыми лампами лабораторию, где его крошечное тельце кромсали скальпелем, разглядывали под микроскопом и просвечивали рентгеном. Потом она вспомнила Богоматерь с младенцем на витраже в часовне, посмотрела на свою мать и вдруг увидела не «маму» и не «мамулю», а одинокую женщину с несгибаемым характером, вдову, которая, потеряв мужа-полицейского, павшего жертвой бессмысленной жестокости, не опустила руки, а, напротив, трудилась и напрягала все силы, чтобы вырастить и поставить на ноги упрямую, порой бесчувственную и неблагодарную дочь. На мгновение к ее лицу словно поднесли зеркало, и Джейн увидела в нем, что тоже будет матерью – такой же, как Хелен Дженсен, как Мими Хендрикс, как ее собственная мать. Хватит ли у нее сил не сломаться? Ответ она узнает, только когда попробует эту жизнь прожить.

И внезапно Джейн охватила такая горькая нежность к матери, что у нее мгновенно заложило нос, защипало глаза, а горло стиснуло судорогой. «Это просто беременность, – подумала она, опустив вилку. – Гормоны играют, только и всего. И, конечно, недосып, но это можно попытаться исправить».

– Ешь, Джейн. Я знаю, что тебе досталось сложное дело и что ты очень хочешь его раскрыть, но есть тоже необходимо. И не всякую ерунду. Тебе нужны витамины, микроэлементы, белок и прочее. Ведь теперь, нравится тебе это или нет, ты отвечаешь не только за себя.

Джейн криво улыбнулась и отправила в рот полную вилку пасты с соусом.

– Хватит, мам, смени пластинку. Сколько можно мной командовать? Мне кажется, чем старше я становлюсь, тем больше ты командуешь, – сказала она, жуя.

– Должно быть, это накапливается. Желание покомандовать, я имею в виду, – безмятежно отозвалась мать, открывая холодильник и доставая бутылку вина. – Твоего отца больше нет под рукой, тебя тоже, и мне не на ком оторваться.

Улыбнувшись, она наполнила вином два небольших бокала. Протянув один Джейн, мать села за стол напротив нее.