Нужно копать дальше.

Кристиан даже мысли не допускал, чтобы вернуться домой и делегировать поиски полиции. К счастью, Доминик не посчитал необходимым запретить Бальмону принимать участие в поисках, хотя какое тот имел право опрашивать возможных свидетелей? В крайнем случае заплатит штраф.

Он припарковался возле небольшого, но не лишенного изящества здания, которое когда-то было одной из многочисленных резиденций забытого историей и людьми графа, после пресечения рода которого государственный аппарат получил право на распоряжение имуществом. Во дворцах открыли музеи и отели, в загородных домах – приюты, стардома и лечебницы. Часть этого богатства перепала Бальмонам, но конкретно этот дом престарелых – нет.

Впрочем, Кристиана знали. Он показал удостоверение охране и спокойно прошел внутрь, несмотря на поздний час. И уже через мгновение к нему подлетел дежурный врач, помятая женщина средних лет.

– Месье Бальмон, – с мерзким придыханием заговорила она, – чем обязаны?

– Добрый вечер. Я хочу поговорить с Матильдой Жиром.

Кристиан говорил привычно вежливо, хотя внутри все сжималась и сжималась струна. Скорость помогала избавиться от лишней нервозности, вождение Бальмон давно использовал в качестве терапии, но сейчас полученной дозы не хватило.

Он отчаянно хотел получить ответы на все вопросы и как можно скорее вернуться к дочери, вернее, вернуть дочь домой.

– Она, наверное, уже спит. А по какому вопросу?

– Проверьте, пожалуйста. К сожалению, не могу посвятить вас в детали. Но обещаю: как только снимется гриф «секретно», комиссар полиции Доминик Клоне обязательно поставит вас в известность. Лично.

Имя Доминика произвело благоприятное впечатление – в Париже и окрестностях его знали, и врач благосклонно кивнула с заговорщическим видом. Видимо, работать в доме престарелых не так интересно, как общаться с полицией и представителем одной из крупнейших медицинских империй Европы.

Кристиан позволил себе вздохнуть и замер, глядя в окно, за которым уже окончательно стемнело. Мысли снова сосредоточились на дочери, а горло сдавило волнение, которое он усилием воли подавил.

Они найдут ее. Обязательно найдут. Живой и невредимой. Господи, пусть она сегодня переспит с этим парнем и вступит в новую жизнь. Пусть он окажется никак не замешан во всем том аде, о котором говорит Грин.

– И ад и рай сразу разделить?

Жаклин смотрела на Алена, слегка прищурившись. Парень казался спокойным, но что-то изменилось, что-то надломилось внутри и никак не хотело вставать на место. Ален молчал, видимо, осмысливая ее вопрос, а потом просто развернулся и подошел к кострищу. Достал откуда-то походные спички и принялся возиться с огнем. Редкие вспышки рыжего пламени осветили его неожиданно серьезное лицо, которое сковала маска безразличия.

О, в масках Жаклин разбиралась лучше кого бы то ни было. Она знала про двуличие все, воспитанная женщиной с тысячей лиц в семье с миллионом сценариев взаимоотношений и системой протоколов более строгой, чем в Букингемском дворце. И это новое лицо Алена ей не нравилось. Она знала, что может скрываться под подобным спокойствием.

Наконец костер разгорелся, парень сел на одно из бревен и вытянул длинные ноги. Поднял глаза на девушку и улыбнулся такой же скованной улыбкой, которая заставляла ее держаться настороже. А потом поманил к себе. Жаклин не позволила сомнениям испортить вечер и шагнула вперед, в круг света, смотря только на Алена. Красивый парень. По-настоящему красивый. И что, что он старше? Они слушают одинаковую музыку, одинаково влюблены в тайны человеческой психики и, похоже, одинаково травмированы, хотя каждая травма индивидуальна, а все остальное – обрывки романтики, которая жаждет совпадений и ложной схожести.

Жаклин села на бревно так, чтобы между ними было расстояние, на котором мог поместиться еще один человек, но сделала это со всей доступной в этот момент естественностью. Ален достал термос.

Пожалуй, пить не стоит?

Она превращается в параноика. Ну что он может ей сделать?

– И ад. И рай, – с четкими паузами неожиданно ответил он. – Ведь с близкими должно делить и горе, и радость, иначе любые отношения терпят крах.

– А у нас отношения?

Жаклин поражалась собственной смелости, но прояснить здесь и сейчас, что их объединяет и разъединяет, считала необходимым. Ален улыбнулся, удивив ее естественностью и приветливостью этой улыбки.

– Сложно строить отношения с шестнадцатилетками, – усмехнулся он. – Но у нас могут быть отношения в том или ином формате. Я же вижу, как ты на меня смотришь.

Кровь бросилась ей в лицо, и Жаклин отчаянно порадовалась, что уже темно, а в свете костра ее смущение незаметно.

– А ты?

– И я.

«И я». Вот почему ему так просто даются сложные вещи? Размышлять об аде и рае, приоткрывать душу, а потом прятать ее. И признаваться. Открываться. Только в чем он признается, Жаклин не понимала, как будто никак не получалось собрать в единое полотно осколки витражей. Она явно нравилась ему, но это был странный интерес. С другой стороны, Жаклин уж точно не была знатоком человеческих душ и того, как проявляется мужчина в отношениях, поэтому стоило довериться реальности и просто чувствовать.